Падение с яблони. Том 2
Шрифт:
Тут появился и Харьковский, широко скаля зубы. Никому ничего не сказав, он подсел ко мне и выложил:
– Ой, Крысятина!.. Ты знаешь, шо она мне предлагала? Говорит, давай завтра поедем куда-нибудь втроем…
– Зачем втроем? Вы можете вдвоем.
– Не-е, ты слушай сюда! Говорит: «Я получила деньги, возьмем палатку, водки, отдохнем, позанимаемся сексом. Я, – говорит, – люблю вас обоих и отдамся вам обоим». Говорит, падла, а сама прижимается до меня и гладит меня за живот… Говорит: «Какой ты хорошенький, Харьковский, нежненький. Ты кого-нибудь целовал?» – спрашивает. «Тю, – говорю, – вы шо, Лариса Васильевна, конечно!..» А она, Кошелка, целует меня в ухо и говорит: «Вот
– Поехали!
Я даже не заметил, как согласился. Харьковский меня взбудоражил.
Англичанка тем временем поглядывала на нас и кокетливо улыбалась. Она знала, о чем у нас речь. Мы тут же прикинули планы насчет Залевской балки.
После занятий Харьковский куда-то исчез. Потом сам нашел меня в раздевалке и выложил еще одну новость:
– Леха, хочешь посмотреть на торчка, который ждет Крысятину?
Мне стало интересно.
Мы вышли на улицу. И я увидел невысокого паренька из двадцатой группы. С большим портфелем, в новом пальто, он стоял у ствола акации, как теленок на привязи, и смиренно дожидался владычицу сердца. Она не спешила.
В общем-то, это был симпатичный парнишка с мечтательными глазами. Но совсем еще мальчик. На два года моложе меня. И мне почему-то стало жалко его. Захотелось подойти к нему, дружески хлопнуть по плечу и сказать: «Ну что, дружище, влип?»
Харьковский осмеял его совершенно незаслуженно.
– Не, ну ты понял, какой торчок! Посмотри, посмотри, у него ж вон губы белые, еще в молоке! И туда же, сучок!.. Глянь, какой у него портфель! А в портфеле книжки и тетрадки, а в тетрадках все в порядке… Неужели у него и писюн подымается?.. Во молодежь пошла! Может, ему по башке дать?
– Ни в коем случае.
– Шо, понравилась смена?
– Да. Это хорошо, когда у тебя есть смена. Человек – заменяемая вещь. Незаменимые быстро изнашиваются…
Я чувствовал себя стариком, во мне заговорил Старик.
В конце концов мы оставили сопляка творить свои сопливые глупости. Сами вошли в бурсу, чтобы одеться. И увидели англичанку. Она, уже одетая, преспокойно стояла у окна с математичкой и чесала свой язык.
Я сказал ей:
– Лариса Васильевна, нехорошо задерживаться, когда вас ждут.
Она сверкнула глазами, не имея никакой возможности ответить мне. Но тут же простилась с подружкой и вышла на улицу.
А мы оделись и отправились к Харьковскому домой.
Потом сходили в автошколу. А оттуда прямиком на 27-й переулок.
Люба сообщила Харьковскому, что Марина уехала домой. Харьковский не огорчился и пошел спать. Я предложил Любе прогуляться. Она потупилась, озадачилась. Тогда я пожелал ей спокойной ночи, и она вмиг согласилась.
Прогулка получилась скучной. Разговор не клеился. Я вдруг обнаружил, что мы с ней совсем чужие. Будто нас только познакомили. К тому же стал пробирать холод.
Очень скоро как-то сами по себе мы очутились у ее дома. Тут я попытался совершить поцелуй. Но это вышло неуклюже, и она отстранилась. Я понял, что сейчас
Я чмокнул ее в губы. И мы разошлись.
Сегодня на первом рейсе прибыл в Дарагановку. Сейчас девять. Через двадцать минут придет автобус, в котором будут Харьковский и англичанка. Я должен сесть в него на своей остановке. Мы вместе катим в Залевскую балку.
Двенадцатый час.
Я вовремя встретил автобус. Но из него вышел один Харьковский.
– В чем дело, где Кошелка?
– Приедет на следующем рейсе.
– А шо ж такое?
– Эта Крысятина – ты представляешь? – пришла не из дому, не переодетая!..
– Как это?
– А вот так! Дома не ночевала! Всю ночь где-то поролась. Пришла на автостанцию в шесть утра и до девяти околачивалась. Я прихожу ж в девять, как договорились, а она уже ждет! Говорит: «Надо ехать домой переодеваться и подмываться». «А шо ж, – говорю, – с шести не было времени?..» Не, ну ты ж ее знаешь! С нее разве шо добьешься! Говорит: «А если я вам не смогу отдаться? Я целую ночь провела с мужчиной…» Я говорю: «Это с тем торчком? Это он мужчина?..» «Во-первых, – говорит, – он не торчок, а во-вторых, я с такими мальчиками не сплю!..» Ну, короче, эта Крысятина шо-то гонит, а шо, и сама не знает. Ее, наверно, целая бригада порола… Я вот думаю, а шо если у нас и в самом деле ничего не выйдет? А?
– Не говори глупостей. Зачем тогда ей сюда переться? В любом случае хуже, чем при своих интересах, мы не останемся. А что может быть лучше своих интересов? А?
– Шо-то она мне сегодня не нравится. На нее как найдет, ты же знаешь.
– Все это чепуха, Славик. Главное, чтобы погода не испортилась.
Небо хмурилось. В общем-то, было довольно тепло и сухо. На лужайках уже зеленела травка, пахло настоящей весной. Но сегодня, как назло, налетели тучи.
Харьковский на этом же автобусе вернулся в город, чтобы там встретить ее. Скоро уже они будут здесь. Он-то уж точно.
Проглянуло солнышко. Теплый ветерок наводит на небе порядок. Кто-то нас благословляет на это грязное дело.
115. Нагие души…
5 марта. Понедельник.
До последней минуты я сомневался, что англичанка приедет. Все еще надеялся, что она просто шутит. Но вот захожу в автобус и вижу их вдвоем.
Ни радости, ни вдохновения сей факт не возбудил. Скорее, наоборот, черная тень легла на мое настроение. Тот свинячий азарт, в котором мы находились последние сутки, вдруг покинул меня. Куда-то исчез. И теперь я был вынужден смотреть на происходящее трезвыми глазами.
Харьковский сидел унылый. Англичанка тоже хмурилась. Выглядела строгой и деловой. Было впечатление, что они не знакомы.
Я поздоровался и сел рядом. Никто не улыбнулся. Говорить было не о чем. И мы молчали.
Наконец доехали до своей остановки. Вышли, не подав англичанке руки. И она разразилась по этому поводу бранью. На брань мы ответили бранью. И, бранясь, направились гуськом прямехонько в балку. Чем вызвали неимоверное любопытство у оставшихся в автобусе пассажиров.
Дорога всем была знакома, мы двигались уверенно. Но ничто не напомнило нам о прошлогодней вылазке. И никто из нас о ней не обмолвился. В этот раз мы свернули налево, чтобы выбрать место поглуше. Ни водоемы, ни пейзажи нас уже не занимали. Забрались в самый конец балки, в посадку, за которой уже начинаются зеленые поля.