Падение с яблони. Том 2

Алексеев Александр

Она проговорила с умеренной строгостью:

– Ко мне можешь приходить в любой день. Ты знаешь, где я живу. В училище я бываю три раза в неделю.

– Хорошо, Лариса Васильевна. Я, правда, бываю всего один раз, но ничего, думаю, когда-нибудь встретимся. А за книгу не беспокойтесь! Я отношусь к ней бережно. Как к женщине.

Она была в замешательстве. Тот, за спиной, ей здорово мешал.

И я повернулся, чтобы уйти. И вдруг услышал его голос:

– Ну, ты понял, что тебе сказали?!

Словно это я был первогодкой, а он уже заканчивал

бурсу! Меня как обухом огрели по башке. Чуть не задохнулся от взрыва чувств. И, наверное, поэтому не смог ничего сказать.

Некоторое время я смотрел на него округленными глазами. Смотрел на его ровный пробор, аккуратно уложенные волосы со следами расчески, на его молочное лицо и на черненький пушок над верхней губой, из которого он, видимо, спешил оформить усы. И он потянул меня к себе. Я подошел, взял его за локоть и тихонько сказал:

– А кто тебя просил совать сопливый нос в чужой разговор?

С этими словами резко развернул его и что было силы врезал коленом под зад. Молодец отскочил на несколько шагов и выронил из рук свой пузатый портфель.

– Соболевский, прекрати! – закричала англичанка.

Но в голове уже громко стучали молотки. Стучали гневно, с нарастающей силой.

Мальчишка в растерянности кинулся поднимать портфель, но потом передумал и бросился на меня. Махнул раза два в воздухе неуклюжими руками и раскрыл свою физиономию для удара. И я ударил. Сильно и точно, от всего сердца.

И он буквально сковырнулся. Перелетел через стриженый кустарник, упал и тут же вскочил. Волосы его безобразно взлохматились, молочное лицо окрасилось розовым, из одной ноздри вытекла капелька крови.

– Соболевский, прекрати, я сказала! Прекрати немедленно! – где-то вдалеке продолжала кричать англичанка.

Но меня уже охватила дрожь, в глазах поплыла рябь, голова превратилась в одну большую наковальню.

– Теперь ты понял, как обучают правилам хорошего тона? – сказал я пацану, который в полной растерянности метался за кустами.

Он шмыгнул носом и окрысился:

– Не понял! Не понял!

И я тут же достал его через кусты. Сильнее прежнего. Он рухнул навзничь на перекопанный газон. И на этот раз поднялся не скоро. От агрессивности его не осталось следа. На лице был только страх.

И я сказал ему почти доброжелательно:

– А теперь, козлик, постарайся обходить меня стороной. Буду бить тебя при каждой встрече.

И больше не смотрел на него.

– Соболевский!.. Я этого так не оставлю! Я заявлю в милицию! Ты за это ответишь! – все еще орала англичанка.

– Заткнитесь, Лариса Васильевна! – сказал я с такой злобой, что она тут же заткнулась.

Не глядя на нее, я тронул Сопилу за плечо, и мы пошли прочь.

– Молодец, Леха, молодец! – восторженно твердил по дороге Сопилкин. – Я бы его вообще убил!..

Неприятная дрожь долго не проходила. И я молчал. А кто-то сидящий во мне радостно аплодировал.

124. Явное стремление к постоянству

2 июня. Суббота.

Итак, вчера был первый день лета. Мне исполнилось восемнадцать.

Такое впечатление, что этот самый изумительный в году день стал потихоньку терять свою прелесть. Раньше я ждал его уже с зимы, а теперь вот даже не заметил. Не заметил не только как он подошел, но и как прошел!

Я поднялся в шесть у Харьковского. Лил дождь. За последнее время он уже осточертел, этот дождь. Даже если его и нет, все равно смотришь на небо и ждешь, когда он пойдет. А это все равно, что он идет.

Спать не хотелось, и мы вышли прогуляться. Зашли на хату к Дешевому. Там уже бухали. Мы присоединились. Дешевый принялся вспоминать о походе как о самом светлом празднике в своей жизни. И под завистливое внимание тех, кто там еще не был, стал строить новые планы.

А я вдруг очень ярко вспомнил Любашу. И страшно захотел ее увидеть. Я забыл, когда последний раз видел ее. Вспоминал ее часто, но ноги почему-то не доходили до 27-го переулка. И тут я плюнул на все и пошел к ней.

Любаша была очень удивлена, но еще больше обрадована. Она побежала переодеться и вскоре вышла со свертком в руках.

– Это тебе, – сказала она.

– Мне?

– Ну да. У тебя же сегодня день рождения. Поздравляю!

Честно говоря, я не помню, что когда-нибудь говорил ей о своем дне рождения. Это было очень приятно, и я расцеловал ее.

В Любашином свертке оказался галстук, одеколон и носовой платок. Это был единственный подарок, который я получил в этот день. Неделю назад еще мать преподнесла мне рубашку. Она всегда дарит что-нибудь наперед.

Я сунул сверток в карман пиджака, и мы отправились гулять.

Прогулка затянулась до трех ночи. И могла бы вообще продолжиться до утра.

Любаша в последнее время как-то преобразилась. И меня потянуло к ней сильнее прежнего. Я целовал ее без устали.

И уже у дома заговорили с ней о предстоящем походе. Я открыто сказал, что каждое утро молю бога о хорошей погоде, потому что хочу быть с ней.

– Я хочу тебя, Любаша! Очень тебя хочу. Сил уже нет никаких. Я поэтому и редко прихожу к тебе, чтобы не дразнить зверя…

Она смотрела на меня без всякого страха, смотрела широко раскрытыми глазами, терлась об меня и сдерживала радостную улыбку.

И потом сказала:

– Я тоже тебя очень хочу.

Ничего не пообещала. Только это вот и сказала.

И я подумал, что этого достаточно.

125. Игра

10 июня. Воскресенье.