Падение Софии (русский роман)
Шрифт:
— А что народу-то набилось? — проговорил я. — Цирк им, что ли, показывали?
— Цирк не цирк, а арестант в наручниках, — многозначительно ответил трактирщик.
— Он что, прямо тут и сидел, в общей зале?
— Ну да, а где еще было его держать? Из комнаты своей господин Порскин к тому времени съехал, там уж и уборку сделали… Да и оставаться с таковым злодеем наедине — опасное дело. А тут — при народе. Он и не посмел ничего, Витольд-то. Сидел смирно и всё глядел вниз, себе под ноги… Замечали, злодеи — они всегда вниз глядят?
Я бы, наверное, наговорил трактирщику резких слов, если бы не заметил, что Матвей с трудом удерживается от смеха. Вся злость с меня разом слетела, и я просто сказал:
— Ну вот что, проводите нас лучше к господину Качурову.
— Так, а… чистая там публика… — сказал трактирщик, с открытой враждебностью уставившись на Матвея.
— Ничего, он со мной, — повторил я. — Постоит у двери. Мне не надо, чтобы он без меня оставался. Ясно?
Трактирщик, разумеется, ничего из моих объяснений не понял (я и сам толком не понимал, что имею в виду), но показал нам, где дверь в беляковскую комнату. Я поднялся по лестнице, Матвей тяжело ступал за мной следом.
— Лишь бы он еще был на месте, — прошептал вдруг Матвей.
Я оглянулся и поразился выражению его лица — одновременно зверскому и мечтательному.
— Вы ведь не собираетесь его бить? — спросил я.
— А вы? — отозвался Матвей.
Я не ответил.
Перед дверью я замедлился, подышал, чтобы немного успокоиться и трижды стукнул.
— Войдите, — раздался голос, при звуке которого Матвей напрягся и на мой вопросительный взгляд кивнул.
Я зашел.
В комнате было не прибрано: постель всклокочена, на столе разбросаны газеты, счета и мятые листки. Чемодан стоял с разинутым зевом, и из него, как язык, свисали брюки.
— Господин Городинцев! — произнес лже-Качуров как ни в чем не бывало. Заподозрить в нем злодея было, кажется, невозможно. — Рад видеть вас… Прошу прощения за беспорядок. Кочевая жизнь не способствует аккуратности, особенно если ее и изначально нет в характере.
Я не успел и рта раскрыть, как, отстранив меня, в комнату ввалился Матвей Свинчаткин. Тяжело дыша, он уставил бороду на «тверичанина».
— Со свиданьицем, Захария Петрович, — вымолвил он.
Беляков отскочил в дальний угол комнаты.
Такого я прежде никогда не видел, хотя в книгах читать доводилось: мол, «его подбросило»… Я еще гадал, помнится, как это может быть, чтобы «подбросило»? А вот теперь узрел воочию. Словно под Захарией с силой распрямилась пружина, так стремительно и, главное, так внезапно улетел он в этот свой угол. И произошло это со скоростью, не уловимой человечьим глазом. Кошки иногда так прыгают, но нечасто.
Матвей, зловеще улыбаясь, надвигался на Белякова.
— Сократыч! — выговорил Беляков. Он уселся на стул, уставился на Матвея. — Что ты здесь, братец, делаешь? — спросил Беляков довольно твердым голосом.
Обо мне они тотчас позабыли, так что я, потеснив чемодан, уселся на кровати и положил ногу на ногу.
— Встать! — приказал Матвей.
Беляков негромко рассмеялся. С каждым мгновением он все более приходил в себя.
— Да ты, кажется, рехнулся, Сократыч! Тебя вся петербургская полиция разыскивает, а ты по Лембасово разгуливаешь, да еще с такой наглостью…
— Положим, не вся полиция, а только господин Порскин, — вставил я.
Беляков повернулся в мою сторону. Он отвлекся от Матвея только на миг, но этого хватило: внезапно в руке у Свинчаткина оказался лучевик.
Я даже не подозревал о том, что Свинчаткин может быть вооружен. Мне столько раз повторяли, что Матвей «никого не убил и даже не ранил»! Я приучился считать его «благородным разбойником», который действует лишь силой убеждения да изредка — угрозами.
— Ты — мой билет на свободу, — сказал Матвей. — Должен был понять с самого начала.
— Что ты городишь, Сократыч? — возмутился Беляков. Он косил глаза на лучевик, но по-прежнему сидел в непринужденной позе. — Какой билет, на какую свободу? Ты грабитель, виновный, к тому же, в незаконном ввозе ксенов на Землю… А я — сотрудник экспедиционного корпуса, пострадавший от твоих безответственных действий.
— Это такие объяснения ты дал властям? — прищурился Матвей.
— Разумеется… На корабле были найдены доказательства того, что ты намеревался заняться работорговлей. Обманом проник в состав экспедиции, склонил ксенов к полету на Землю, захватил в плен начальника экспедиции и всю команду, а потом…
— Понятно, можешь дальше не излагать, — Матвей поморщился. — Ф-фу, какой, однако, в этой комнате спертый воздух… Где дневник? — спросил он резко.
— Какой дневник? — осведомился в ответ Беляков.
— Не дневник, черт, тетрадка с письмами!
— Не понимаю, о чем ты, Сократыч. Кажется, ты пьян, братец. Дать тебе на опохмелку? Или, виноват, ты сам привык отбирать деньги у честных граждан?
Матвей зарычал:
— Тетрадь где, паскуда?
Беляков привстал.
— Вот как ты заговорил, — молвил он. — Теперь я вижу, что ты с самого начала…
Я попытался устроиться удобнее на кровати и для этого отодвинул от себя чемодан. Под чемоданом обнаружилась та самая тетрадь, все еще в нарядной обертке, с наполовину отклеившимся парчовым бантом. Я дотронулся до обложки, и меня будто током ударило: мне почудилось, будто я коснулся руки покойницы. Страшная тоска по Анне Николаевне сжала мое сердце. Странно — ведь я едва знал ее, а кажется, будто мы знакомы и дружны были всю мою жизнь, такой родной она мне вдруг предстала.