Падение Света
Шрифт:
Трое отступили в тень деревьев.
Айвис увидел, что они безоружны. Но лесной сумрак мог скрывать множество воинов. «Я не сделаю и одного шага. Хотите разговора — идите сюда». Однако смелость принадлежала лишь разуму, а слова застыли на языке. Да, горло сдавил страх. Одна мысль о волшебстве лишила его мужества.
Вскоре один из шаманов шагнул вперед. С близкого расстояния Айвис понял, что это женщина с лицом, изборожденным ритуальными шрамами, походившими на струйки слез. Ее капюшон был меховым, черным с серебристыми кончиками волосков. Широкий капюшон, стянутый на лбу застежкой, скрывал плечи. Светлые глаза печально
Айвис помешкал, но все же вернул оружие в ножны.
Она подошла близко.
А он наконец обрел голос. — Чего вам нужно? Я ее видел. Богиню на поляне. Никакие речи не смоют кровь с ваших рук.
Она не изменилась в лице от грубых слов, тон был ровным: — Мы пришли рассказать, Крепостной Солдат, что породило войну.
Айвис скривился. — Вы не склонялись пред Матерью Тьмой…
— Никогда она нас не просила.
— А если бы?
Женщина тут же пожала плечами. — Когда ушли звери. Когда кончаются охоты… меняются жизненные пути. Когда нам приходится приручать животных и засаживать поля. Когда старые пути смелости и мастерства уходят, охотники нападают друг на друга. Честь становится оружием, но не в борьбе с диким зверем. Теперь гордятся, преследуя соседа. — Она указала на крепость позади него. — Рождение стен.
Айвис потряс головой: — Была война с Форулканами. Нам пришлось создать армию. Когда война окончилась, лишь тогда армия обернулась против нас. Честь однажды хорошо послужила нам, но быстро выцвела, став горькой на вкус.
— Что погнало Форулканов в ваши земли? Для них старые пути тоже умерли.
— Это все, что ты хотела сказать? Зачем было трудиться? Можно спорить о причинах до последнего заката, это нас никуда не приведет.
— Трясы покинут свои крепости, — ответила женщина. — Придут к нам, в леса. Вы попытаетесь найти нас, но не сможете. Ни вы, ни ваш Отец Свет. Нам нет дела до вашей войны.
Айвис фыркнул: — Думаете свергнуть Его Милость Скеленала?
Ведьма надолго замолчала. — Богиня, которую ты видел, сама выбирает, кому и в каком облике явиться. Когда мы нашли ее… то бежали. Если на нее напали, то другие жители леса. Духи деревьев. Духи старых костей, кровожадной земли и корней. Нам же не было нужды слушать ее слова — мы и так знали, что она скажет. — Ведьма выставила ладони из меховых рукавов, и Айвис вздрогнул, видя, что обе пронзены кольями. — Наш рок — уничтожать старые пути жизни. Мы слишком наслаждались резней, доказывая мастерство с копьем и стрелами. Жаждали дать силу своим заклинаниям. И теперь должны страдать, доказывая искренность сожалений.
— Тогда… изгоните ее.
— Видимая или невидимая, во плоти или духе, она еще страдает. Мы с тобой убили старые пути, и нам придется пролагать новые. В любую сторону. — Она помешкала, клоня голову к плечу. — Хотя всегда можно обвинять соседа.
Тут она поклонилась и отвернулась от него.
Айвис смотрел, как шаманская троица уходит в лес, почти сразу скрывшись из вида.
«Обвиняй соседа. Да, мы так и делаем. При любом удобном случае, чтобы облегчить себе жизнь».
Он продолжил путь, все злее хмурясь на стены. Отрицатели сделают то, что должны. Если они действительно решили скрыться, отказавшись от мести, на кою имеют полное право… да, сожаления имеют свойство умножаться, кишащие выводки могут во мгновение ока поглотить душу.
Проходя в ворота, он замедлился, изучая укрепления. «Ах, милорд. Ваши дочери? Ну, это… в доме пожар вышел… мы не заметили
Придет весна, милорд, и все небо станет серым от дыма».
* * *
Сендалат Друкорлат села у камина, подальше от прочих гостей общего зала. Новый лекарь Прок пел балладу, смазывая слова, глаза его застлала алкогольная пелена, отчего мужчина виновато моргал. Песнь была горестной, но искренность чувств пропала за дешевой сентиментальностью исполнителя.
Около хирурга в позах вежливого внимания или честного равнодушия расселись другие новички домохозяйства, а также оружейник Сетил и конюший Вент Дирелл. Новый хронист, женщина по имени Сорка, скрыла лицо за большой курительной трубкой. Лицо ее, довольно приветливое, до странности молодое и лишенное морщин, приобрело оттенок дыма, извилистыми струйками вылетавшего из слишком широкого рта. Женщина отличалась неразговорчивостью, а когда говорила, то тихо и неразборчиво, словно вела беседу лишь сама с собой. Сендалат еще не довелось видеть ее улыбки.
Рядом с хронистом сидела женщина, заменившая Хилит в качестве главы служанок. Бидишан была жилистой и нервной, всегда выражала нетерпение, будто ее ждала важнейшая, требующая всей энергии задача… но, как давно поняла Сендалат, тут не было таких задач, дни за днями проходили в одинаковой рутинной суете. Может быть, Бидишан спешила встретить сон, словно забвение было ей единственным убежищем, где можно бесчувственно лечь на берег в конце дня, а душу ее составлял лишь сонм мечтаний.
Улыбнувшись этой мысли, Сендалат ощутила мгновенную симпатию. Во снах ведь таится мир искренних драм, куда являются любовники столь прекрасные и рьяные, что больно глазам, от каждого жеста трясется земля, любой взгляд готов пробудить пламя необузданной страсти.
В том мире Бидишан была юна и красива, полна живости. А все встречные видели ее в истинном свете и посвящали сердца, делая тяжкий труд на ее службе актом поклонения.
Сендалат и сама знала такой мир, тоже во снах. И зачастую жаждала очутиться в объятиях сна, ведь в столь холодном ветреном месте, среди скрывающих тайные проходы стен пробудиться означает испытать тревогу, страх и напрасное томление. Мысли ее и тело бесконечно терзала нервная лихорадка. При всяком удобном случае она сбегала от всех, забиралась в постель под меха, скользя в сон, назад, к жизни до Дома Драконс, до знакомства с жестоким отродьем лорда, до крови на стенах и полах, до тел, которые вытащили на бледный свет двора, до белесых косточек в хлебной печи. До ужасной битвы, прошедшей за стенами крепости.
Тайный любовник, радость прикосновений, удовольствие от тяжести тела в густой траве, далеко от матери. Сын, вольно играющий среди черных углей сгоревшей конюшни. Дети — вот видимые крики жизни, визгливые восторги, возможности и обещания.
«Его забрали у меня, увели с глаз. Он жил в душе, теперь там ничего нет. Пустота, лишенная жизни и любви. Лишенная, боюсь, даже надежды».
Разве дитя не дар матери? С детьми можно начать снова, сделаться иной, избежать обид и ран. Можно оживить мечты, передать их, играя в ладошки. Юность оглашает мир эхом, несущимся к матери и позволяющим ей вернуться назад, ощутив горечь и сладость лучших мгновений, и это может стать истоком силы, защищенности вольной и вечной. Защищая дитя, мать словно защищает и себя, какой была в детстве.