Падение Тисима-Реттоо
Шрифт:
Искривленные толстые прутья, словно гадюки, переплетаются между собой, образуя на земле сплошной настил высотой почти в человеческий рост. Поверх настила — густые кроны коротких пушистых ветвей. К счастью журналиста, стланик состоял тут из отдельных кущ. Через проходы между ними Воронков быстро добрался до овражка, и тут в носу защекотало от запаха дыма.
Укрываясь в зарослях, Воронков бесшумно подполз к краю овражка и замер: неподалеку — голоса. Говорили по-английски. Воронков плохо владел английским, но смысл разговора понял. Грубоватый голос недовольно говорил:
— Черт побери, они все тухлые. Слышите, Эрвин, вы принесли тухлые яйца!
— Вероятно, они теперь все такие, господин капитан, — отозвался почти юношеский ломающийся басок. — Прошло полмесяца, как мы их собрали.
— А сейчас птички не несутся?
— Нет, начали высиживать птенцов, господин капитан. Мы допустили оплошность, когда собирали яйца, — их надо бы складывать в соленую воду. Мой отец так хранил куриные яйца.
— Почему же вы не сделали этого?
— Не подумал тогда, господин капитан.
— Эти вонючие птички есть еще у нас в запасе?
— Целы все три…
— Но теперь мы уже не успеем поджарить их, тумана сегодня нет, с моря могут заметить дым.
Молчание. И снова молодой голос:
— Давайте положим их в угли, господин капитан, они еще успеют поджариться.
— Хорошо, я сам займусь ими, а вы, Эрвин, поднимитесь вверх и понаблюдайте за морем.
Вскоре послышался топот ног, и капитан Воронков увидел сквозь ветви, как вверх по овражку пробежал невысокий коренастый солдат в сильно поношенной одежде и смятой пилотке. Журналист успел запомнить его скуластое бронзовое лицо, заросшее русой курчавившейся бородкой. Солдат расторопно вылез из овражка на противоположную от Воронкова сторону и стал карабкаться по каменной осыпи к верхней площадке острова.
Прячась среди зарослей, Воронков быстро дополз до края оврага, где отдыхали его друзья, и почти кубарем скатился к ним. Укрытые парусом, они спали, прижавшись друг к другу. Парусина хорошо маскировала их: она была такая же светло-серая, как и камни. Со стороны вершины острова их и без того прикрывал обрыв оврага.
Воронков долго будил майора Грибанова, до того устал прошедшей ночью этот человек. Проснувшись, тот сразу же вскочил. Офицеры отошли в сторону, чтобы разговором не разбудить остальных. Обдумав все детально, решили разбудить пока Борилку и оставить его караульным в овраге, а самим подползти к овражку и попытаться подслушать разговор неизвестных.
Вскоре они лежали там, где уже побывал перед тем капитан Воронков. Им недолго пришлось ожидать: на осыпи загремели камни — это вместе с потоком щебня и глины скатывался в овраг русобородый солдат. Он пробежал почти перед носом Грибанова. Майор шепнул на ухо журналисту.
— Форма американская. Сержант.
— На море нет ничего, — послышался молодой голос из овражка. — Как ваше жаркое, господин капитан?
— Еще немножко подождем. Угли не очень жарки. Знаете, Эрвин, я дома чертовски любил мясо индейки, когда его хорошо прожарят. Моя кухарка, старая негритоска, умела отлично готовить это мясо. Сейчас приходится только вспоминать об этом да глотать слюнки, — вздохнул невидимый капитан.
— Мой отец разводил индеек, господин капитан, и я тоже очень любил их мясо. В кризис перед войной пришлось всех уничтожить, — скупщики не брали, и нам не на что стало покупать корм. Как-то теперь там дела у отца?
— Припомните мои слова, Эрвин: война надолго оздоровит нашу экономику. Разве уже в первые годы лендлиза не стали поправляться дела у вашего отца?
— Тогда поправились.
— Если нам удастся унести отсюда кости, Эрвин, я непременно побываю у вас в Техасе, навещу вашу ферму. Меня всегда привлекала поэзия этих знойных и суровых мест.
Майор Грибанов шепнул на ухо Воронкову:
— Дело ясное: они, как и мы, спасаются от японцев. Нам нечего их остерегаться. Пошли.
Они встали, отряхнули с одежды сухую кедровую хвою и молча стали спускаться по глинистому скату на дно овражка. Овражек круто повернул вправо, и двое русских лицом к лицу очутились перед двумя американцами. Те сидели у дотлевающего костра, поджав под себя ноги. Овражек здесь сужался, над ним висли кущи кедрача, образуя тенистый шатер. Американцы даже не встали, так они были ошеломлены внезапным появлением неизвестных.
— Пресвятая дева Мария, привидения это или живые люди? — проговорил рыжебородый с веснушчатым совиным лицом. Он был в изорванном офицерском френче, с портупеей через плечо. Как и сержант, он не сводил широко открытых желтых глаз с Грибанова и Воронкова.
— Прошу не пугаться, мы с добрыми намерениями, — сказал по-английски майор Грибанов. — Доброе утро!
— Кто вы?
— Мы русские офицеры, как и вы — спасаемся от японцев.
— Рашен?
При этих словах капитан встал — длинный, сухопарый, оборванный, он пристально и жадно разглядывал русских. За ним поднялся и сержант с курчавящейся бородой.
Не сразу американцы пришли в себя. Убедившись наконец, что перед ними не привидения, а живые люди, русские офицеры, рыжебородый поднял обе руки и восторженно прокричал изо всех сил:
— Рашен хура!
За ним повторял и русобородый. Потом офицер ловко поднес два пальца к пилотке и представился:
— Ральф Брич, капитан воздушных сил Соединенных Штатов Америки, штурман бомбардировочной авиации дальнего действия. Прошу извинить, — он потряс рваную полу френча и стал шутить, оглядывая себя: — Больше года не имею подходящего случая сменить костюм…
Костюм его и впрямь давно требовал замены: на френче было больше клочьев, чем живого места, повсюду торчала, подкладка, во многих местах сквозь дыры проглядывало голое тело. Не поддерживай его широкий офицерский ремень с портупеей, френч, кажется, развалился бы на части. Такой же жалкий вид имели и брюки. Они были заправлены в стоптанные разбитые ботинки, обвязанные сыромятными ремнями из сивучьей кожи. Всклокоченная широкая борода, в которой потонуло его совершенно круглое лицо, и грива, вылезающая из-под пилотки, выглядели под стать костюму капитана Брича.