Падение в бездну
Шрифт:
Симеони положил руки на колени и подался вперед.
— Вот что еще хотелось бы узнать: каким типом магии вы пользуетесь? Амулетами и воскурениями? Магией зеркал? Гидромантией? Геомантией?
Мишель противился такого рода разъяснениям, но Симеони внушал ему безотчетное доверие.
— Всем понемногу, но прежде всего — магией кольца, — признался он. — Я знаю, что и вы в ней сведущи. Я читал вашу книгу под названием «Предсказание», где вы предсказываете победу нашего короля в Пьемонте благодаря магическому кольцу, обнаруженному в
Симеони опечалился.
— Моя магия слаба. Мы победили в Пьемонте, но Италия в руках испанцев. Когда я поступал на воинскую службу, я предсказывал все наоборот.
Он тряхнул головой, словно отгоняя эту мысль.
— В Пьемонте я разыскивал одну гробницу. Она должна находиться между Турином и Вольпиано либо где-то поблизости. Но мне не удалось разыскать ни места, ни гробницы.
— И кто похоронен в этой гробнице?
— Полагаю, один из сановников Древнего Рима. Триумвир. На входе в гробницу должна быть надпись «D. М.», то есть Dei Mani — предается манам.
Мишель изумленно заморгал глазами, с трудом сглотнул и прошептал:
— Может быть, я смогу вам помочь. Но сначала скажите, что вы рассчитывали найти в этой гробнице. Уж не клад ли?
— В определенном смысле — да, — ответил Симеони. — Жан Фернель видел во сне римскую часовню, где было спрятано такое же кольцо, как то, что Гийом де Шуль, тоже бывший иллюминат, нашел в Лионе. Потому я вас и спрашивал, какую магию вы практикуете, надеясь, что это магия кольца.
— Да, но каждое обращение к магии должно иметь цель. Для чего вам нужно второе кольцо?
— Если вы читали мою книгу «Итальянский монстр», то знаете, для чего. Я хочу объединить Италию, которая сейчас представляет собой чудовище о семи головах, в единое королевство, подчиненное королю Франции. Одного кольца недостаточно, нужно дополнительное. Я двинусь с герцогом Гизом осаждать Кале, а потом вернусь в Турин.
Мишель улыбнулся.
— Думаю, вы наивны. Я ценю ваш патриотизм, но сомневаюсь, что магическое воздействие сможет изменить политическую судьбу вашей родины. Может, два кольца сразу и имеют большую силу, но судьбы наций записаны в другом месте.
С порога комнаты раздался голос, которого никто не ожидал:
— «Итальянский монстр»! Какое красивое название! Оно мне кое-что напоминает — «Монстрадамус». Не вы ли, случаем, автор и этой книги, Габриэле?
Это была Жюмель. Она стояла на пороге в своей характерной позе: руки в боки, роскошные груди вперед, как оружие защиты, и насмешливая улыбка на губах.
Симеони в замешательстве на нее посмотрел.
— «Монстрадамус»… Мадам, я не знаю, о чем вы… — пробормотал он.
— Я вам объясню, — вмешался Мишель. — «Монстрадамус» — книжонка, написанная против меня неким Эркюлем Французом. Пасквили в мой адрес множатся. Подозреваю за всем этим руку Ульриха или Пентадиуса.
Симеони нахмурился.
— Да, в посвящениях ваших книг я заметил полемику с загадочными клеветниками. Но мне ни разу не
Он быстро обернулся к Жюмель.
— Мадам, клянусь вам самым дорогим, что Эркюль Француз — это не я.
Жюмель приподняла бровь.
— Предположим.
Симеони вскочил.
— Я вижу, что вы мне не верите. Расцениваю это как оскорбление.
Он бросился к выходу.
— Прощайте, оба.
И, сухо поклонившись, вышел.
Мишель тоже поднялся и бросил на жену укоризненный взгляд.
— Жюмель, да что на тебя нашло? Ясно, что не он на меня нападал!
Она слегка улыбнулась.
— Да, но он такой нудный. Все никак не мог уйти. Я искала какой-нибудь предлог, чтобы его выставить.
Мишель задохнулся от гнева.
— Ты… Ты нарочно оскорбила…
— Зануду. Да, оскорбила, надо будет — оскорблю еще раз. У меня к тебе серьезный разговор.
Мишель почувствовал, что весь его гнев испарился. Он понял, что речь сейчас пойдет о Когосских воротах. Видимо, она совсем недавно об этом узнала.
— Жюмель, — начал он решительно, — у нас, мужчин, есть определенные потребности…
— Сядь, и поговорим, — ответила она, грациозно устроившись в кресле, где только что сидел Симеони.
И, увидев, что Мишель в нерешительности, прибавила насмешливо:
— Давай, давай, фибионит мой ненаглядный.
ПАРИЖ В ОПАСНОСТИ
Падре Михаэлис чувствовал себя не в своей тарелке в светском платье, которое решил носить. Теперь на его голове красовался высокий берет с пером, а из-под черного плаща выглядывал простеганный камзол. Распятие, всегда висевшее на шее, он спрятал под рубашку, и там оно противно цеплялось за светлые волосы, пышно растущие на груди. Но более всего его раздражали узкие, по моде того времени, бархатные штаны с непристойной сборкой на гульфике.
Не он выбирал себе такой наряд. Администрация парижской провинции приписала его к братьям-иезуитам, которых посылали в уголки, где у ордена не было своих представителей. Опасались или делали вид, что опасаются, мести гугенотов за события на площади Мобер. Кроме того, осадное положение Парижа отвлекало силы Шатле от их прямого назначения, и всякая шушера распустила хвосты. Одного священника и парочку монахов уже раздели среди бела дня и оставили на улице в чем мать родила. Такой участи иезуиты предпочитали избегать.
Падре Михаэлис подошел к винной лавке возле отеля «Клюни», где у него была назначена встреча с Симеони. Он осторожно заглянул внутрь, хотя и знал, что хозяин, записавшийся в вооруженный добровольческий отряд для борьбы с гугенотами, сегодня получил указание других клиентов не принимать. И действительно, за одним из столов, расставленных среди бочонков с вином, сидел только Симеони. Перед ним стоял графин красного вина. Хозяин расставлял в шкафу огромные запыленные бутыли и только кивнул в знак приветствия.