Падение «Вавилона»
Шрифт:
— Такие, мой мальчик, дела, — начал Михал Иваныч, извлекая из своего портфеля плоскую бутылочку с виски и совершая из бутылочки основательный глоток. — Значит, получаю я тут на днях приказ командования: вывозить дивизион из Германии. В район озера Байкал. Увлекательный приказ, как полагаешь?
— Полагаю, не очень, — сказал я.
— Во-от! Ну, и чего делать?
Меня осенило. Я вспомнил слова господина Покусаева о бездарных придурках, которые не в состоянии даже продать с толком собственную Родину. Кажется, я понял теперь смысл такого его тонкого замечания. Как и природу полнейшего равнодушия полковника к разного рода распродажам и барахолкам.
Мы приехали к немцам, сдав им стратегическую ракету!
Мне невольно открылось, что тот, кому многое дано, еще больше берет себе сам.
— Так, — сказал я. — С вами все ясно, полковник. Вы получите какой угодно статус. И, наверное, гонорар, хотя утверждали, что ракета товаром не является. А что уготовано мне?
— А помнишь, Толя, я говорил, что твой английский тебе вскоре пригодится? — проникновенно вопросил полковник. — Вот и настал черед… Ты тоже можешь подать заявление, рекомендацию я устрою…
Меня поневоле начал разбирать нервный смех.
— Ты зря смеешься, Толя, зря… Я уже старый, а ты молодой, все впереди… Я ведь тебя специально с собой взял, с прицелом… — Последовал новый глоток. — Ну, сам сообрази: чего бы ты после моего отъезда делал, а? Сначала бы по особым отделам затаскали, а потом услали к чертям на острия рогов… А тут шанс, Толя, шанс… Ты уж меня извини, но я ведь по-человечески, с Богом…
Я уже не слушал своего набожного и одним уже этим грешного командира, лихорадочно соображая, как в данной ситуации поступить.
Шкурный поступок перебежчика в полковничьем мундире мной категорически осуждался, но в описании последствий нашего путешествия в тыл противника старый негодяй, несомненно, был прав: меня, конечно бы, не посадили, но поизмывались бы надо мною изрядно, причем наверняка бы всплыла подоплека моего перевода в Германию из внутренних войск, объяснить которую сколь-нибудь внятно я бы не смог. А там, перебирая нить, добрались и до беглого осужденного, и до перипетий моей службы в конвойной шестнадцатой роте…
— … с Богом! — донеслось до меня окончание фразы.
— В общем, Михал Иваныч, скажу так, — произнес я. — Подлец вы, конечно, законченный…
— Да, — с горестной готовностью согласился полковник.
— Но, — продолжил я, — если бы вы отчалили без меня, мне все равно бы светило небо в крупных булыжниках…
— В астероидах! — уточнил Покусаев.
— Вот именно, — согласился я. — А потому… мне ничего не остается, видимо, как передислоцироваться в лагерь противника. Хотя желания — никакого.
— Счастья ты своего еще не понял! — сказал Михал Иваныч. — Рыба ищет где глубже, а человек — где вобла. С икрой. А тебе все на блюде преподнесли. С вилочкой. На здоровье, мол! Кстати. Отдай пистолет. Поносил — хватит.
— Не отдам, — ответил я. — У вас свой есть. Точно такой же. Его и продавайте. А мне с пистолетом будет спокойнее в страдающем от преступности западном обществе. И еще: я имею право на моральную компенсацию от вас, гражданин бывший полковник. За ваше сегодняшнее благодеяние. Так?!
— Ну… имеешь… — прозвучал покорный ответ.
— Теперь. А вы действительно уверены, что меня не вернут обратно? На растерзание?
— Не-ет! — замахал руками Покусаев. — Они понимают… Ты им, кстати, сразу же заяви: родился, мол, в Америке, давайте сюда консула, буду просить гражданство!
— И дадут консула?
— Дадут-дадут!
— С Богом? — уточнил я.
— А-а как же!
4.
Полицейский автомобиль остановился у казармы немецкой воинской части.
Нас попросили освободить салон, проводив через проходную в роскошный кабинет местного военачальника: со стенами, отделанными темным полированны деревом, оленьими и кабаньими головами, кожаной мебелью и старинными бронзовыми торшерами.
За столом, по своей величине напоминавшим небольшой аэродром, сидел белобрысый человек лет сорока в светлой спортивной куртке, надетой на свеженькую шелковую рубашку. У человека было открытое приятное лицо.
— Вы полковник Кусачкин? — произнес он по-русски с сильным акцентом, указав пальцем в сторону Михал Иваныча, замершего по стойке «смирно».
— Так точно-с… — просипел мой бывший начальник, не удосужившись подкорректировать произнесение своей фамилии, и согнулся в каком-то нелепом полупоклоне, подобострастно выпятив толстую задницу, туго обтянутую галифе.
Мне было жаль чистого узорчатого ковра, на котором я стоял, иначе бы сплюнул, точно.
Человек, сидевший за столом, посмотрел на мою физиономию и снисходительно улыбнулся. Затем продолжил:
— Мы выполнили свое обещание, господин Кусачкин. Ваша семья у нас, и прямо сейчас вы отправляетесь на Запад.
— Сердечно признателен, — молвил подлый предатель.
— Идите, вас проводят. — Человек за столом небрежно махнул рукой.
Не меняя позы, характерной для лиц, пораженных приступом аппендицита, полковник, пятясь задом, вышел вон из кабинета. И — из моей жизни.
— Садитесь, сержант, — указал белобрысый на кресло. — Чай, кофе? Водка?.. — Он принужденно рассмеялся.
— У вас здесь что, кафе? — спросил я. По-английски.
— О да, я совершенно забыл! — воскликнул он, также переходя на язык моего детства и отрочества. — Вы же американец…