Падение Запада. Медленная смерть Римской империи
Шрифт:
Прошло немало времени, прежде чем Приску и его отряду довелось узреть Аттилу — поначалу лишь издали. Они увидели его посреди величественной процессии и стали свидетелями его учтивого обращения с одним из своих гос-теприимцев, когда он остановился в деревне, чтобы, сидя на лошади, принять от них еду и питье. Наконец, их пригласили на пир в его чертоги. Мероприятие носило официальный характер, и гостей рассаживали по старшинству. Римлян посадили слева от правителя, а не справа — последнее считалось более почетным, — и даже здесь предпочтение было отдано влиятельному представителю знати. Прозвучал целый ряд тостов; первый из них произнес Аттила, чье место находилось выше всех. Затем «для нас и гостей-варваров приготовили роскошную трапезу, поданную на серебре, но Аттила не ел ничего, кроме мяса с деревянного блюда. Во всем остальном он также выказал умеренность: его чаша была деревянной, тогда как его гостям подали кубки из золота и серебра. Платье его тоже было простым и обнаруживало лишь его пристрастие к чистоте. Меч, носимый им на боку, ремни его гуннских
Вероятно, эта церемония была далеко не так тщательно разработана, как при дворе императоров, но все в ней, если можно так выразиться, было пропитано духом Аттилы. Он подтвердил, что расположен к вождям-гуннам, а также явил свою власть, оказывая представителям римлян куда меньший почет. В основном он не обнаруживал интереса к происходящему, но перемежал безразличие вспышками ярости; очевидное расположение он выказывал лишь к одному из своих сыновей. Он проигнорировал представление, данное карликом, шутом по имени Зерко, бывшим любимцем Бледы. (Присутствие этого человека, происходившего из Северной Африки и говорившего на причудливой смеси латыни, готского и гуннского языков, несомненно, породило устойчивый миф о том, что сам Аттила был мал ростом.)
В обращении с римлянами Аттила несколько раз явил свой гнев, тогда как прочим выказывал знаки расположения. По-видимому, он обычно придерживался такой манеры поведения, хотя в данном случае у него имелось больше оснований для неудовольствия, чем всегда. Приск был помощником главы посольства — человека по имени Максимин. Последний уже пытался убедить Онегесия перейти на сторону римлян и не преуспел в этом. Они и сами не знали, что у константинопольских властей был тайный мотив, которым они руководствовались в первую очередь, отправляя посольство. Их сопровождал еще один чиновник по имени Вигилат (в старых книгах его имя часто передавалось как Бигилат), имевший одно редкое достоинство: он говорил по-гуннски. Когда посольство гуннов находилось в Константинополе, этот человек вступил в секретные переговоры с Эдеконом, его главой. Вигилат убедил его убить Аттилу; в обмен он обещал ему пятьдесят фунтов золота и убежище в империи. Трудно понять, собирался ли Эдекон когда-нибудь исполнить свою часть договора, поскольку по возвращении домой он тут же сообщил Аттиле о заговоре. С благословения Аттилы он продолжил игру с Вигилатом. В конце концов того поймали с поличным, когда он нес золото, чтобы передать его убийце. Он и его сын были брошены в тюрьму, и римским властям пришлось дополнительно потратить немало денег, прежде чем их отпустили.
Заговоры с целью убийства, очевидно, не способствовали успешной дипломатии, и неудивительно, что Максимин и Приск достигли весьма немногого. Но Аттила отреагировал не слишком бурно. Он использовал сведения о заговоре для получения преимущества над римлянами в дальнейших переговорах. Даже самые крупные выплаты и субсидии были вполне приемлемы для константинопольского правительства. Однако в то же время они свидетельствовали о его неспособности разобраться с гуннами силой оружия. В лучшем случае оно могло надеяться держать их под контролем — и то лишь в ситуации, когда в других местах не велось масштабных военных действий. Перспективы нападения и окончательного разгрома Аттилы отсутствовали, отсюда и возникло желание убить его. Но окружение Аттилы слишком боялось его, чтобы это стало возможным. У Восточной империи не было иного выбора, кроме как жить по соседству с Аттилой и выплачивать ему денежные ассигнования. К счастью для нее, Аттила обратил взор на дальние края, сосредоточив внимание на Западной империи{463}.
Последний римлянин
Флавий Аэций родился в одной из тех военных династий, происходивших из балканских провинций, представители которых буквально заполонили высший армейский эшелон и которые дали немало императоров в III и IV веках. Как и в случаях многих из этих императоров, почти вся его карьера носила военный характер: он многократно водил в бой войска против врагов — иноземцев и римлян. Около двадцати лет он был самой влиятельной фигурой в Западной империи. Трижды консул и магистр войска (magister mili-tum), он был возведен в ранг патриция в 435 году и все же никогда не пытался стать императором. Гражданские войны, которые он вел, представляли собой борьбу за власть при дворе. Другие аспекты его жизни также свидетельствуют, насколько изменились условия в V веке. В юношеские годы его дважды посылали в качестве заложника к иноземным лидерам: вначале к Алариху, а затем к предводителю гуннов. В прежние века римляне часто брали заложников, давая им классическое образование в полном объеме и надеясь, что благодаря этому они также смогут заслужить симпатию последних. Сами же римляне не отправляли заложников к другим народам. К V веку баланс сил коренным образом изменился.
Аэций получил именно такое образование; оно дополнялось опытом жизни среди иноземцев. Он стал весьма искусным всадником и лучником за годы, проведенные у гуннов. Еще важнее было то, что он научился глубоко понимать этих кочевников и завязал связи, которые сослужили ему в дальнейшей жизни великую службу. После смерти Гонория он стал одним из самых влиятельных сторонников узурпатора Иоанна
В те годы еще двое командующих боролись за превосходство в Западной империи. Галла Плацидия пыталась стравливать их друг с другом, надеясь не дать ни одному из них чрезмерно усилиться и таким образом выйти из-под контроля. Наконец в 427 году Феликс, старший magister militum, командовавший императорской армией в Италии, двинул войска на своего коллегу Бонифация, находившегося во главе войск в Африке. Эти силы потерпели поражение, и к 430 году Аэций сместил Феликса с его поста и добился его казни. Два года спустя Бонифаций повел армию в Италию ради борьбы за превосходство. Он выиграл сражение, которого так хотел, но получил в бою смертельную рану. Аэций бежал, наконец отправился к гуннам и собрал там новое войско. В 433 году он возвратился и вновь принял высшее военное командование: преемник Бонифация обратился в бегство и укрылся в Константинополе, отказавшись сражаться. Надежды Галлы Плацидии рассыпались в прах: на протяжении двух десятилетий, вплоть до своей смерти, Аэций не встретил серьезного соперника{465}.
Как обычно, увлеченность римлян внутренней борьбой значительно ослабила способность империи справляться с другими военными проблемами. Готы — теперь их все чаще именуют вестготами, дабы отличать от остготов, все еще живших на Дунае — поселились в Аквитании и несколько раз нападали на соседние области римских провинций. Вероятно, по большей части то были авантюры, хотя возможно, что трения частично провоцировались римскими властями. Другие племена, в том числе франки и бургунды, расширили территорию, которой владели, «подобравшись» таким образом к приграничным районам империи. Набеги из-за границы также участились. В Испании стали проявлять большую агрессивность свевы: они захватили столицу провинции Мериду и атаковали Севилью. С 429 года и далее они представляли собой наиболее крупную силу на Пиренейском полуострове, поскольку в том году вандалы и уцелевшие аланы мигрировали в Северную Африку. Позднейший источник утверждает, что их предводитель, царь Гейзерих, вел за собой около восьмидесяти тысяч человек — женщин, детей, стариков, а также воинов. Эта цифра вполне возможна, хотя, как всегда, следует заметить, что нам неизвестно, точна она или нет. Ее вполне могли занизить. Вместе с тем перемещение даже гораздо менее многочисленного племени потребовало бы организации весьма высокого уровня. Вероятно, мигранты переправлялись через Гибралтарский пролив в течение нескольких недель{466}.
Поначалу вандалы, судя по всему, не встречали серьезного сопротивления. В Африке находились отряды comitat-enses, а также limitanei, но им приходилось оборонять огромную территорию. Более чем вероятно, что, как и в большинстве других римских армий того времени, часть соединений существовала только на бумаге или являла в отношении силы и эффективности лишь бледную тень прежней армии. Прибавим к этому сосредоточенность на борьбе между Бонифацием и другими командующими, и объяснить неоднократные успехи вандалов окажется куда проще. Слухи о заговоре и утверждения, что Бонифаций пригласил вандалов пересечь пролив, возможно, являлись всего лишь пропагандистскими уловками, призванными очернить его репутацию. Хотя варваров часто использовали в качестве союзников, на деле вандалы никогда не помогали ему. В последующие годы Гейзерих и его люди постепенно продвигались к востоку. В 431 году они взяли и разграбили главный город Гиппон Регий: его знаменитый епископ, Блаженный Августин, скончался более чем за год до этого, но его последние письма отражают страх, вызванный захватчиками. К этому времени вандалы приняли христианство, но, как и у готов, их вера носила отчетливые черты арианства, и это делало их еретиками с точки зрения церкви{467}.
Вне зависимости от того, заключал Бонифаций тайное соглашение с вандалами или нет, в конце концов он вступил с ними в битву и потерпел сокрушительное поражение. Он отступил и вскоре решил увести армию в Италию и попытать счастья там. К 435 году у Аэция уже не осталось соперников-командующих, но он был слишком занят проблемами в Галлии, чтобы использовать войска против Гейзериха. По официальному договору, вандалам досталась значительная часть Нумидии, но мир оказался кратким. В 439 году Гейзерих взял Карфаген, один из крупнейших городов мира. Суда с пиратами-вандалами вскоре стали проклятием купцов и общин на побережье. В 440 году Гейзерих возглавил масштабное нападение на Сицилию. Северная Африка оставалась одним из самых богатых районов Западной Римской империи: она обеспечивала значительную часть продовольствия, потреблявшегося в Италии, а также налоговые поступления и, вероятно, некоторое количество рекрутов для армии. Ее утрата стала, пожалуй, самым серьезным ударом, пережитым правительством Валентиниана III.