Падение Запада. Медленная смерть Римской империи
Шрифт:
Власть в Западной империи в V веке приобретала все более и более локальный характер. Крайним примером такого рода стала Британия, где формальное римское правление вовсе перестало существовать. Северные районы Галлии, по-видимому, аналогичным образом разделились на множество отдельных единиц, причем это произошло относительно рано. Напротив, готы к концу правления Эйриха взяли под контроль территорию более обширную, нежели северные провинции Римской империи, хотя границы его владений и прежние рубежи административных образований совпадали далеко не везде. Другие предводители варваров контролировали на данном историческом этапе не столь значительные территории. Кроме того, более мелкие образования возникали там, где правителям городов, крупным землевладельцам или вождям невысокого ранга удавалось установить свою власть над небольшой территорией и взять силой или вытребовать все необходимое для своих сторонников.
Все эти персоны — от королей до землевладельцев и предводителей разбойничьих шаек — в разной степени могли похвастаться независимостью. Некоторые, вероятно, признавали принцип верховной власти, даже
Имелись и другие признаки неуклонного ослабления власти императоров. Мы уже отметили, что даже в IV веке император часто сталкивался со значительными трудностями в вопросах контроля чиновников и военачальников. В V веке влиятельные командующие и придворные чаще доминировали над императорами, нежели те — над ними. Командующий Аспар десятилетиями удерживал в собственных руках власть в Восточной империи, частично опираясь на креатуры из числа своих родственников, выдвинутых на крупные посты, и на верные ему воинские части в составе армии (в основном готские). Чтобы получить в свое распоряжение силы, способные противостоять этому блоку, императору Льву пришлось набрать в войско множество солдат из числа исаврийских горцев из Малой Азии. Они происходили из земель, подвластных империи, но сами эти земли с давних пор являлись рассадниками бандитизма и мятежей, и их уроженцы фактически воспринимались как разбойники и варвары. В конце концов к 471 году он набрал достаточно сил, чтобы организовать убийство Аспара. Примечательно, что, как и в случае с Аэцием, император предпочел попросту расправиться с врагом, нежели отправить его в отставку или отдать под суд: это было небезопасно, что тут же и доказало восстание сторонников Аспара. Мира удалось достичь лишь пойдя на значительные уступки{520}.
Еще одним признаком упадка центральной власти стал рост влияния епископов на происходившее на местах и признание их лидерами. В какой-то мере это стало результатом появления типа богатых, хорошо образованных и имевших большие связи людей, вовлеченных в жизнь церкви. Вероятно, не стоит сожалеть, что такие люди не пытались поступить на императорскую службу: администрация империи утратила прежнее влияние еще до того, как проявилась вышеописанная тенденция. Вдобавок те, кто принимал сан, зачастую обнаруживали не меньшую склонность к интригам и яростному соперничеству, чем бюрократы. В ряде случаев избрание епископа (и в том числе папы) оспаривалось толпами, полными желания драться за угодную им кандидатуру. Также велись споры по поводу старшинства среди крупнейших столичных епархий; в особенности протестовала Александрия, не желавшая подчиняться власти куда позднее появившейся константинопольской церкви, хотя Константинополь являлся столицей империи и резиденцией светской власти. Политические цели и личное тщеславие часто давали себя знать в ходе теологических диспутов, по-прежнему приводивших к раздорам в церкви. Природа Троицы более не вызывала разногласий; вместо этого диспуты сосредоточились на определении природы Христа во время его пребывания на земле и на том, едина или раздельна его человеческая и божественная природа{521}.
В начале V века яркой иллюстрацией возможностей злоупотребления властью и положением, открывавшихся перед епископами, стала карьера Кирилла, с 412 года — епископа Александрийского. Важное значение имел тот факт, что предшественником на этом посту был его собственный дядя; это свидетельствует о влиянии, которое уже имела его семья. Кирилл часто прибегал к помощи отрядов, состоявших из монахов, и наводил страх не только на других епископов, но и на наместника провинции. Постоянно нападая на язычников, иудеев и христиан-еретиков, он часто шел против закона и действовал силовыми методами. В то же время он заботился о том, чтобы регулярно высылать «подношения» влиятельным лицам при дворе. В 415 году его сторонники совершили особо жестокое убийство прославленной женщины-философа Гипатии. Та занимала пост в одном из знаменитейших университетов мира (редчайший в античности случай!). Хотя она была язычницей, среди ее друзей были и выдающиеся личности, исповедовавшие христианство, в том числе священники и наместник Орест. Последний уже до этого ссорился с Кириллом и даже подвергся нападению его монахов. Более того, епископ пытался обвинить наместника в тайном исповедании язычества. Гипатия погибла во многом из-за того, что людям Кирилла нужно было попросту продемонстрировать свою силу. После случившегося их распустили, но лишь ненадолго, и в свое время епископ вновь использовал их поддержку для реализации новых планов. Охотно используя запугивание и насилие, Кирилл также был мастером политический интриги в церковной жизни. Вступив в диспут с епископом в Константинополе, он хотел обратиться к папе; несмотря на все те случаи, когда он прибегал к насилию, он продолжал пользоваться большим авторитетом как теолог и играл главную роль на некоторых церковных соборах. В ходе последних он также продемонстрировал свои политические таланты и шел на уступки, когда это требовалось для сохранения его влияния{522}.
Образ Кирилла выглядел далеко не привлекательно. Легко усмотреть в возвышении подобных ему людей прямое следствие унижения Феодосия епископом Амвросием Медиоланским. Невозможно представить себе, чтобы такую вольность епископу позволил Константин. В то же время в данном случае церковь не следует рассматривать просто как организацию, независимую от имперской иерархии и постепенно увеличивавшую свое могущество за счет государства. Напротив, это увеличение осуществлялось в результате вакуума, уже возникшего вследствие упадка центральной власти. Для установления контроля над людьми вроде Кирилла потребовались бы значительные, притом объединенные усилия со стороны центральной и провинциальных властей. Имперская бюрократия уже давно утратила способность объединяться ради выполнения какой-либо цели, а Кирилл был достаточно ловким политиком, чтобы с помощью силы или подкупа извлечь пользу из контактов с влиятельными политиками, дабы обезопасить себя. Обдумывая, как обуздать его, власти раз за разом приходили к выводу, что игра не стоит свеч. Честолюбивые епископы такого типа — во многом напоминая в этом королей варваров в западных провинциях — знали, что не могут действовать, руководствуясь только собственными желаниями, и что для них существуют некие рамки; вместе с тем они понимали, что власть центра значительно ослабела по сравнению с прежними временами. Они могли выйти из положения с большой выгодой для себя, в особенности если дожидались подходящего случая, когда власти бывали заняты решением других проблем. Политический талант Кирилла, его значительный авторитет как теолога и тогдашняя слабость имперских властей — вот слагаемые его успеха. Другие епископы, и в том числе его преемники, не всегда были столь удачливы; на их долю могло выпасть и смещение с должности, и изгнание, когда они навлекали на себя неудовольствие императора.
Меняющийся мир
Епископы изображаются в более благоприятном свете, когда речь идет об их попытках возглавить местное население, дабы обороняться от нападений. Святой Герман, согласно утверждению биографа, повел наспех собранные силы бриттов и те сокрушили целую армию рейдеров. Менее эффектная (и полностью неудачная) роль выпала на долю Сидония Аполлинария, епископа Клермонского, пытавшегося противостоять готам Эйриха. Принадлежавший к галльской провинциальной аристократии, Сидоний принял сан сравнительно поздно. Он получил традиционное образование и сам был привержен традициям; его сочинения содержат немало сведений о том, как представители провинциальной власти приспособились к появлению варварских королей, живших по соседству или среди них. Сидоний оставил очень подробный и в целом положительный портрет готского короля Теодориха II:
«Он хорошо сложен, высок, но не слишком, однако выше и внушительнее многих. Макушка его головы круглая, и на нее мягко ложатся кудри, откинутые с ровного лба… Его подбородок, горло и шея являют не полноту, но дородство; кожа бела, как молоко{523}».
Описание распорядка дня короля включает посещение заутрени (готы были арианами), где «он молится с величайшей искренностью, хотя [когда он находится] среди своих, видно, что причина его набожности — скорее обычай, нежели убеждение». Затем он уделял время делам правления, принимал послов, покуда не прерывался, чтобы посетить сокровищницу или конюшни{524}.
То, что мы читаем у Сидония, во многом отличается от устоявшегося стереотипа варвара. Даже утверждение, будто просители имели куда больше шансов на положительный ответ, если поддавались Теодориху в игре в шахматы или диск, лишь отчасти соответствует упомянутому клише. Во многих отношениях описание Сидония напоминает рассказ о распорядке дня одного из императоров начала III века. Он и другие галльские аристократы чувствовали себя в состоянии общаться с подобным человеком, продолжая при этом придерживаться римских обычаев и ни в чем не изменяя себе{525}.
Сидоний и его современники придавали большое значение тому, чтобы жить утонченной и обильной досугом жизнью образованных римских аристократов. В одном из его писем описана баня на вилле его друга в Галлии; рассказ ведется в яркой и, согласно тогдашней моде, невероятно напыщенной манере. В другом изображается опыт посещения куда более примитивной бани, поскольку, по словам Сидония, хозяева еще не закончили строительство банного здания. Вместо него слуги поспешно выкопали ров «поблизости от источника или реки». В затопленную канаву побросали груду раскаленных камней, и «пока канава разогревалась, ее покрыли сверху крышей, устроенной из гибких ореховых прутьев, согнутых в дугу». Гости вошли внутрь. «Здесь, — пишет Сидоний, — мы провели несколько часов, не испытывая недостатка в остроумных и забавных разговорах». Люди вроде Сидония были полны решимости оставаться «римлянами», несмотря на то что в Галлии V века даже у аристократов возможности весьма сузились{526}.