Падение
Шрифт:
На часах начало пятого, вот уже три часа, как я не знаю, куда себя деть, держа наготове мобильный, чтобы начать засекать интервалы схваток, когда в комнате появляется заспанный муж, явно удивленный моим отсутствием.
— Ты чего, — стоя в одних боксерах посреди нашей белой гостиной, окна которой скрывают плотные шторы, над которыми так тщательно трудилась мама, растерянно потирает глаза.
— Ничего, сижу, жду, — освобождаю место на мягком угловом диване, скинув бирюзовые подушки на пол, чтобы Андрей устроился рядом, отвечаю я.
— Ждешь… — вскинув бровь, повторяет он. — Чего же, если не секрет конечно?
— Не
— Ты что? — окончательно проснувшись, восклицает мой муж, впервые выглядя таким растерянным. — Все, да? Черт!
Он вскакивает с дивана, и, опрометью, исчезает за дверями спальни, откуда тут же раздается его взволнованный голос. Через минуту, в наспех надетом на левую сторону свитере и домашних трениках, он вновь появляется передо мной, скидывая исходящий вызов.
— Чего ты сидишь? — как мне кажется, немного резко спрашивает он. — Больно?
Взяв мои прохладные пальцы в свои, он опускается на пол рядом с моими ногами, и, словно извиняясь за свою несдержанность, торопливо целует тыльную сторону моей ладони, беспокойно разглядывая выражение моих глаз.
— Мама сейчас выезжает, будет ждать нас в больнице, так что нужно одеваться, — уже более спокойно, извещает меня. — Ты идти — то сможешь?
Я не могу не улыбнуться, киваю в ответ, и, оставив его в полной растерянности, гордо шествую в ванную, где заранее приготовила вещи.
— Я не умираю, Андрей, — кричу ему из своего убежища, терпеливо перенеся очередной приступ боли. — И пока все вполне сносно.
Всю дорогу до роддома, где мне предстоит подарить миру нового человека, Андрей сосредоточенно гонит по пустынной дороге, то и дело обеспокоенно косясь в мою сторону. Я же, не желая пугать его своим состоянием, лишь сильнее впиваюсь ногтями в обивку сидения, когда новая схватка накатывает на мое тело.
— Алиса, давай готовь девочку и спускай в родовую. Кто из акушерок сегодня на смене? — такой решительной и собранной Анна Федоровна предстает передо мной впервые. В своем белом халате и с тщательно собранными в тугой пучок волосами, она, вряд ли, сейчас походит на мою улыбающуюся свекровь, накрывающую на стол праздничный ужин.
— Васильева, но в девять Трофимова выйдет, — принимая из моих рук сумку и инструктируя, как пройти в процедурный кабинет, отвечает молоденькая медсестра.
— Вот и славненько. Машунь, соберись, ни о чем не переживай, — быстро целуя меня в висок, успокаивает женщина, а я, переждав очередной приступ, следую в обшитую белым кафелем смотровую. Интересно, как там Андрей?
Я хочу спать. Хочу есть. Хочу, чтобы все это закончилось, как можно быстрее. Я искусала свою губу, сдерживая стоящие в горле стоны, и если через пару часов я, наконец, не рожу, то заявляю со всей уверенностью, это будет последний день, в моей толком не успевшей начаться, жизни. Не знаю, что движет женщинами, решающихся на двоих, а то и троих детей, но лично я, твердо решила, что больше никогда не вернусь сюда снова. И плевать я хотела, на причитания пожилой акушерки, уверяющей, что в современном мире имеются все блага для безболезненных родов. Этот шестичасовой ад на неудобном кресле, с анестезией, которой хватает от силы на тридцать минут, я готова разрыдаться от дикой боли, сковавшей
— Ну, что, у нас уже полное раскрытие… Главное слушайся нас и все закончиться быстро, — сев рядом со мной, успокаивает меня свекровь.
— Я умру, Анна Федоровна! — всхлипнув, уверенно отвечаю я, подавляя желание придушить любимую свекровь за столь неуместный смех.
— Еще чего, не порти нам показатели! Как миленькая родишь!
И она действительно оказалась права, поскольку в двадцать семь минут первого по полудню Медведев Семен Андреевич поприветствовал всех присутствующих громким плачем, услышав который, я напрочь забыла обо всех тяготах, через которые мне пришлось пройти, чтобы подарить ему свой первый материнский поцелуй.
Вот так звучит счастье, звонко, пронзительно, но до одури приятно.
2014 год.
— Вот это хоромы! — присвистнув, удивляется Света, едва перешагнув порог моего дома. Квартира, в которую мы переехали чуть больше года назад, действительно, поражает воображение своими размерами. Замерев посреди прихожей, где спокойно можно разместить обеденный стол на двенадцать персон, подруга медленно начинает оглядываться по сторонам, в то время, как ее сын, совершенно не удивленный современным дизайном, поспешно разувает яркие кроссовки, и, не испытывая ни малейшего стеснения, подходит к Сене, замершему в дверном проеме. — Андрей олигарх?
— Дурочка, — смеюсь над ее округлившимся взглядом и принимаю куртку из прохладных рук. — Просто он много работает, а любой труд, рано или поздно, приносит свои результаты.
— Вот это мы удачно тогда в клуб сходили! И куда я только смотрела, нужно было охмурить его дружка, как там его звали?
— Антон, но он убежденный холостяк, так что у тебя не было шансов. Разве, что вспоминала бы потом пару совместных ночей.
— Да, уж, один мне уже этих воспоминаний оставил с головой! — устраиваясь на кожаном диване, делиться она.
— Так и не объявлялся? — зависаю с чайником в руках над поставленной перед ней чашкой.
— Пять лет прошло, думаешь, если он не появился у роддома, то есть хоть малейший шанс, что в нем проснуться отцовские чувства?
— Ну, мало ли, может он повзрослел и решил взяться за голову?
— Боюсь, это не про него! Леша не создан для дома и детей, так что, Бог ему судья.
Я не спускаю глаз с Ивановой, пытаясь отметить даже малейшие изменения, произошедшие с ней за эти годы. Передо мной молодая двадцативосьмилетняя блондинка, с недавних пор распрощавшаяся с густой шевелюрой, сменив длинную стрижку на асимметричное каре. Так и не устроив свою личную жизнь, Света посвятила себя воспитанию ребенка. Наплевав на диплом инженера, она закончила парикмахерские курсы, и вот уже три года предлагает свои услуги в довольно известном в ее городе салоне красоты.
Я поворачиваюсь к детям, которые оживленно перебирают бесчисленное множество игрушек, отмечая, что в Леве, действительно, легко угадываются черты нерадивого отца: те же голубые глаза, вьющиеся светлые волосы и довольно пухлые губы. Я так и не нахожу оправданий мужчине, так спокойно отвергнувшему собственного ребенка, да и, пожалуй, никогда не смогу найти ответ, как человек может ходить по земле, не ощущая уколов совести, за ту боль, что он наносит своим отсутствием ранимой душе маленького мальчишки.