Падение

Стасина Евгения

Сегодня день каких-то открытий, поскольку стоящая передо мной волевая красивая женщина в миг превращается в хрупкую девушку, с мольбой, взирающую на меня. Я забываю, как надо дышать, забываю о том, что меня где-то ждет мой ребенок, сраженная тем, как наполняются горечью ее голубые глаза.

— Отпусти его. Отпусти и не держи зла. Я никогда не желала стать камнем преткновения в ваших с ним отношениях, и, чтобы ты себе не думала, я не мечтала о том, что утру тебе нос. Я просто его полюбила. Я никогда не займу твоего места в его сердце, ты всегда будешь частью его жизни, как женщина, подарившая девять счастливых лет брака, как мать его первенца, как та, что когда-то заполнила все его мысли. Но за нашу любовь, за то, что мы не устояли, хоть и пытались держаться на расстоянии, я никогда не попрошу у тебя прощения. Нет никакой вины в том, что нам суждено было сойтись. Я не буду такой хорошей женой как ты, мне никогда не достичь

того идеала, что ты собой представляла. Не создана я для готовки, глажки, порой так необходимой покорности, но разве от этого моя любовь меньше? Разве можно меня осуждать за стремление быть счастливой?

Я торопливо выбираюсь на улицу, делая несколько рванных вдохов, без устали прокручивая в голове каждое сказанное ей слово. Слезы сами бегут по щекам, словно снимая с глаз пелену, смывая своими потоками охватившее меня оцепенение.

— Дмитрий Арсеньевич, — набираю я номер своего адвоката, сидя на кровати в спальне. — Я готова подписать документы.

— То есть? Андрей ведь не согласился…

— Я знаю. Не нужно ничего добиваться, я зайду завтра с утра и подпишу все, что прислал вам Антон, — тихо шепчу ему в трубку, стараясь не разреветься вновь.

— Маша, не торопись, я уверен еще чуть-чуть, и он примет наши требования.

— В этом нет никакого смысла, Дмитрий Арсеньевич, — отвечаю и скидываю вызов, не давая себе передумать. — Нет никакого смысла…

Он открывает квартиру своим ключом, и, наверняка, сейчас неторопливо снимает пальто, вешает его в шкаф, как всегда, кладет ключи на комод, и тихо идет по темному коридору. Я стою у окна и даже не думаю поворачиваться, хотя мы оба знаем, что я слышала его шаги и скрип паркета.

Одному Богу известно, скольких сил мне стоит гордо держать подбородок, не давая себе разрешения разрыдаться. В доме жуткая, гнетущая тишина, и ни один из нас не пытается ее нарушить. За окном падает снег, устилая землю большими пушистыми хлопьями, и я неотрывно слежу за их полетом, обхватив себя руками за плечи, чувствуя, что меня начинает пробирать нервная дрожь от осознания, что сейчас все закончиться. Не знаю, сколько мы так стоим, боясь нарушить молчание, не знаю, о чем он думает, но где-то внутри, вопреки здравому смыслу, еще теплиться надежда, что он дотронется до моего плеча, улыбнется и скажет, что все это страшный сон, что он не уйдет и никакой Риты в его жизни не было и быть не может. Словно сама судьба решает спустить меня с небес на землю, когда комнату заполняют звуки ринг тона его мобильного. Я вздрагиваю от неожиданности, еще выше поднимая голову и выпрямляя спину, словно заранее зная, кто так настойчиво разрывает его телефон.

— Да, — бросает он коротко. — Я скоро буду.

Она что-то ему говорит, и мне безумно хочется обернуться, чтобы увидеть, как меняется выражение его лица от звуков ее нежного голоса, но я терпеливо продолжаю взирать на декабрьский вечер, сквозь покрытое инеем стекло.

— Я… Да, вот заехал за ними. Дай мне час, позвоню, как подъеду, — скидывает звонок и не говоря мне ни слова, выходит из кухни.

Собирать вещи ему не приходиться, накануне, я аккуратно сложила их в два больших чемодана, заблаговременно упаковав его любимые книги и различные безделушки, когда-то украшавшие полки его кабинета. Я не упаковала лишь фото с его стола, просто перевернула их рамками вниз, не желая терзать себя видом счастливых лиц, запечатленных на глянцевой бумаге. Он берет в руки одну из них и замирает, еле заметно улыбаясь своим воспоминаниям.

— Я подумала, что будет неправильно, если ты возьмешь их с собой… да и не зачем, — стоя в дверях и наблюдая за ним, произношу я спокойно.

— Да… Ты подписала? Думал, что мы не скоро с этим покончим, — словно давая мне пощечину этим жестоким заявлением, отзывается он.

— Покончим? Я просто поняла, что… что неправильно тебя держать. Прости, надо было согласиться раньше…

Он внимательно вглядывается в мое лицо, которое, я уверена, сейчас белее мела, и мне не приходит в голову ничего лучше, кроме, как робко ему улыбнуться, не желая предстать перед ним, как совершенно разбитая брошенная женщина. На долю секунды мне кажется, что он собирается коснуться моей щеки, от чего я лишь больше напрягаюсь, кляня всех Богов не дать мне растечься у его ног мокрой лужицей. Он забирает свои чемоданы и, не говоря ни слова, выходит, чтобы уложить их в багажник, а я все также стою истуканом, боясь, что от малейшего движения рассыплюсь на миллионы осколков, которые уже едва ли под силу будет собрать воедино… Через несколько минут вновь слышаться его шаги на лестничной клетке, и вот он достает пальто, накидывает его на себя, надевает ботинки, забирает коробку с книгами и идет к выходу. Моя душа разрывается, когда его ладонь замирает над связкой ключей, которые он больше никогда не возьмет в свои руки. Обычный вечер,

обычного декабрьского дня, моей обычной размеренной жизни, и лишь ноющая боль внутри, словно кричит мне о том, что мы дошли до конца и как раньше уже не будет. Нас не ждет впереди светлое совместное будущее, и отныне каждый пойдет своей дорогой. Он будет встречать рассвет с Ритой, возможно, когда-то они обзаведутся детьми и будут спорить по вечерам, в какую же школу их стоит устроить. А лет через тридцать, он будет сидеть в своем кресле, потягивая чай из большой расписной кружки, глядя, как его любимая женщина, небрежно накинув на свои плечи теплую кофту, что-то рисует стоя у своего мольберта. Рядом будут резвиться их внуки, а он будет ловить себя на том, что улыбается, как последний дурак, глядя на их беззаботную возню с раскиданными в беспорядке игрушками. Она ненадолго отвлечется от своего шедевра, бросит на него мимолетный взгляд, согреваемая мыслью о том, что они прожили долгую и счастливую жизнь… Жизнь, которую она у меня своровала. Своровала любовь, что была предназначена мне, украла совместные завтраки, ужины и обеды, совместные праздники, долгие ночные объятия и разговоры обо всем на свете. Отняла у меня все мечты, все надежды и планы, отняла, только лишь потому, что хотела почувствовать себя нужной. Что ждет меня завтра или через год? Я не знаю. В эту самую тягостную роковую минуту, мне кажется, что впереди меня ожидает лишь непроглядная тьма, и единственным светлым лучиком в ней станет улыбка Семена, который сейчас и не подозревает, как кардинально изменилась наша с ним жизнь, пока он отдыхал у бабули. Мне еще предстоит научиться жить без Андрея. Без моих ежедневных забот о его самочувствии, без наполняющих квартиру запахом древесного парфюма рубашек, без, пусть и редких, но таких необходимых совместных ужинов. Без его улыбки, без мягких обжигающих пальцев на моей коже, без блеска его глаз, без его бархатного голоса… Без него. Но с огромной, так и не проходящей любовью, которая не торопиться покидать мое сердце.

Я устраиваюсь в своем любимом кресле, вновь взяв в руки бежевый семейный альбом. Вот он улыбается мне, держа на руках Семена, вот я закрываю руками лицо, глупо смеясь над его попыткой заснять меня, вот мы втроем, довольно хохочем, крепко обнимая друг друга. И пусть, мои щеки сейчас блестят от стекающих слез, я знаю, что когда-то была счастливой. Была любимой и единственной. Я всецело ему принадлежала, зная, что огонь его карих глаз говорит куда красноречивее слов…

Семь лет спустя.

Я оглядываю помещение взглядом, испытывая уже привычный трепет и возбуждение, которое охватывает меня всякий раз, стоит лишь переступить порог моего небольшого магазина, где на стройных рядах полок, выкрашенных в цвет слоновой кости, красуются созданные мною игрушки. Это мое небольшое детище, напоминающее мне о том, что я все же сумела подняться и найти в себе силы на то, чтобы собрать свою разрушенную жизнь по кусочкам. Я в сотый раз ловлю себя на мысли, что мне стало легче дышать, что сердце больше не ноет и не разрывает мою душу от тягостного осознания, что кто-то вмешался в судьбу, растоптав все то светлое, что я годами выстраивала, кирпич за кирпичиком, создавая семью с человеком, когда-то значившим для меня все.

— Мы тебя уже заждались, — слышу смеющийся голос супруга, на заднем фоне которого отчетливо различаю несвязное бормотание Софийки.

— Я уже закрываюсь. Выйду через минуту, — нажимая отбой и укладывая телефон в сумку, накидываю пальто на свои плечи, и как можно быстрее заканчиваю свои дела.

На дворе конец сентября, зеленные листья сменили свой окрас, усеяв асфальт разноцветным пестрым ковром, и я на долю секунду поднимаю голову в верх, любуясь синевой небес. Я не могу сдержать улыбки, услышав клаксон автомобиля, и радостно машу Сереже, который в нетерпении постукивает по рулю, то и дело отворачиваясь от созерцания прохожих, чтобы поправить курточку на нашей полуторогодовалой дочке. Торопливо семеня ногами по тротуару, я уже собираюсь перейти через дорогу, когда слышу до боли знакомый голос за своей спиной, и замираю у бордюра:

— Маша, — окликает меня мужчина, когда-то являющий собой центр моей вселенной. Я резко оборачиваю голову, чувствуя небольшой укол в районе груди, вызванный нахлынувшими на меня воспоминаниями. Он стоит у дверей моего магазинчика, засунув свои руки в карманы джинс, что безмерно меня удивляет, если учесть, что в нашем совместном прошлом он отдавал предпочтение деловым костюмам. По моему телу не пробегают мурашки, сердце не ускоряет свой ритм, а в голове набатом бьет только одна мысль «Господи, что же с тобой стало?». В Андрее теперь не узнать того лощенного бизнесмена, с которым когда-то я делила постель, растила с ним сына, и с волнением и нетерпением ожидала его возвращения к ужину. Передо мной сейчас стоит, так неуверенно опустив голову и не решаясь заглянуть в глаза, утомленный и какой-то бесцветный человек…