Падшая
Шрифт:
Этой ночью она ласкала его с безумной нежностью, он называл ее Восьмиклассницей, а она, отвернувшись к стенке, вдруг, плакала.
Олег побоялся спросить о причинах.
Так и жили.
Маришка выезжала в служебные командировки. Раз в месяц прихожая набивалась игрушками: они упаковывали все в ящики, отвозили на Киевский вокзал проводникам, а те, уже в Киеве, отдавали в детдома.
Утром он заваривал кофе, она садилась за свои циферки, считала, записывала, а в обед готовила фантастические блюда – жил в ней талант кулинара запредельного уровня.
В один тоскливый,
– Олежка, голова у тебя неправильная, из кусков слепленная. Авария или война?
– Афган, Чечня, – буркнул БабУшка. – Часть своей черепушки там оставил, вместо нее пластину титановую привез. Оставим это. Я что думаю – надо заняться чем, не могу же я, здоровый кабан, у тебя на шее сидеть. Почему бы нам не проводить корпоративы для тех, кто любит хорошо покушать? Готовишь ты как Б. и мне занятие.
Она задумалась, и вдруг расцвела.
– Я бы тогда и с работой своей могла завязать, да?
– Если пойдет и работа не нравится, почему нет?
– Не нравится? – посерела лицом Мария. – Ничегошеньки ты обо мне не знаешь, добрый человек. Думаешь – дурочка наивная, жизни не нюхала и не видит ничего? Да дня не проходит, чтобы я не прокляла тот день, когда… – она прервалась на полуслове, закусила губу и отвернулась. Успокоившись, по-детски шмыгнула носом. – На себя посмотри, слепой заметит – щуришься постоянно, на тени за спиной оборачиваешься, на любой шорох пригибаешься и по ночам кричишь. Голова как у Железного Дровосека – стукни по ней – она звенит, на указательном пальце и локте – мозоль, правое плечо все время трешь, значит разбито, кулаки – набитые. Явно не бухгалтером работал, а стрелял и в спецоперациях участвовал. Какой с тебя организатор корпоративов? Ты думаешь, я тебя так спросила? Да я давно уже все поняла, – она тяжело опустилась на стул. – Есть у меня мечта… Уеду я отсюда и своих вытащу. Не могу здесь жить… Я, жизнь эту фальшивую и показушную, всю через себя пропустила, и сил моих на год максимум осталось. Я тебя увезу, и жизнь новую подарю. Давай, родной? Устрою тебе медовый месяц в Париже, или в Нью-Йорке? – и светится надеждой.
– Зачем мне медовый месяц? Да еще и у этих идарасов? – удивился БабУшка, а у самого горло перехватило, кишки в комок сжались. «Ребенок еще, а о взрослом мужике, как мама заботится», – теперь уже он отвернулся пряча глаза.
– Как зачем? – настаивает одесситка, – чтоб дошло до тебя, что мы – навсегда, и кошмары позабылись.
– Я только дышать в полную грудь начал, здесь надо устраиваться, денег поднять, а там видно будет.
– Ты прав. Оставим пока. Что ты говорил о корпоративах?
Лист бумаги.
Ручка.
Цифры, имена, телефоны.
Звонки.
Бесконечные обсуждения.
Глава 5.
Вечер.
За окном темень.
Редкие сигналы машин.
Олег нервно ходит из кухни в гостиную и нетерпеливо смотрит на часы.
– Да что же ты на телефон не отвечаешь, зараза! Утром должна была приехать, за целый день ни одного звонка! Случилось что? – он открыл бар и дрожащей рукой налил себе полный стакан виски.
Через час плавятся нервы.
– Хоть бы сказала куда, в какой банк, где, контакты… У меня ж ничего нет! И ни подружек, никого, кроме мамы в Одессе. Хоть к ментам беги, да они, сволочи, и пальцем не пошевелят. Скажут: «Гуляет ваша благоверная, ждите», – кипятился он.
Полночь.
Пьяный Олег сидит за столом, плотно сжав голову руками, и, раскачиваясь на стуле, бормочет:
– Ночь на дворе, случиться может все. Кому звонить, куда???
Сокращаются года.
Следующий бесконечный час отрезал жирный кусок жизни.
Наконец, сквозь пьяную дрему ему послышался щелчок проворачиваемого замка.
Маришка вернулась.
Вздохнул с облегчением – жива!
– Сейчас, я кое-кому устрою праздник, – пробормотал он.
А в комнату никто не входит.
Олег поднялся, и, шатаясь, зашел в коридор.
– Тебе что??? Позвонить трудно было, и предупредить что задер…, – прорычал он и оборвался на полуслове.
Маришка – на полу, лицо в коленки, скулит.
Беда.
В груди молотом ударило, ноги подкосились, осел на пол, в горле – ком.
Скрутил себя в узел и к ней – что, как?
Голову поднимает, а там синячище на пол-лица, и белок в крови. Платье разорвано.
Он ее в охапку – она кричит дико, царапается, вырывается.
БабУшка – сам не свой, орет:
– Кто, где, лица, имена запомнила?
– Ореховские, – выдавила. – Петрика люди… В офис вызвали, как приличные, а сами… Лиц и имен не помню – ударили сильно, как послала.
Ореховские, и Ореховские, люди известные.
Он поднял Марию на руки, и в ванну: компресс, коньяк насильно, руки целует, по волосам гладит, слезы прячет, план думает.
Под утро она уснула.
Олег долил остатки конька, залпом выпил, вытянул руки, волнение успокаивая и судьбу свою определяя.
– Вот и все. Убегал я от прошлого, на новую жизнь надеялся. А оно вон как повернулось. Судьба, видимо. Уходил я от смертушки, и в Чечне, и в Афгане, да не ушел – догнала.
Залез под кровать, вытащил видавшую виды спортивную сумку, достал гранаты и потертую записную книжку.
Имена, телефоны. Звонки.
– Петрик человек опасный и хитрый. Люди, ищущие в нем недостатки, случайно, один за одним, мрут по расписанию. А сам выкрутится из любой ситуации. У него со Смертью договор. Ты мне не звонил, симку уничтожь. Будь осторожен, очень, – предупредил его полузабытый голос из прошлого.
Дрожащие руки.
Записка.
«Завтрак на столе. Меня не жди. Любил, и всегда буду. Поправляйся».
БабУшка снял с полки фото со смеющейся, счастливой Маришкой еще не подозревающей о том, что жизнь ее, вскоре, переломится на «до», и «после». Положил во внутренний карман, к сердцу поближе, и отправился по наводке.
«Если бы она имена назвала, или описала их, на куски порезал бы иродов, да по окрестностям разбросал. Но на вычисление, да слежку нервов не хватит, проблему решать сверху надобно».