Падшие в небеса.1937
Шрифт:
И лишь потом он разобрал темные кляксы силуэтов конвоя. Солдаты, как слуги тьмы, суетились возле вагона и что-то кричали. В этой суматохе виделась какая-то неорганизованность и бессмысленность. Зэки притихли. Они, словно зрители странного театра, наблюдали за этой сценой. Смотрели и в ужасе понимали: сейчас они тоже превратятся в действующие лица. В актеров этого страшного спектакля. И каждый с обреченностью понимал, что выход на эту кошмарную сцену может стать для него роковым.
– Слушай список! Заключенные, по фамилиям выходить из вагона и строиться в колонну по четыре! – заорал хриплым голосом какой-то человек в темно-белом полушубке с рыжим воротником.
Павел не успел разобрать его звание. Да это
– Абрикосов, Бобров!.. Варушкин, Гендель!.. Егоров, Ерофеев! Игнатьев, Клифт!
Павел напрягся. «Клифт – это меня? А? Неужели меня? А? Нет, надо подождать!» – судорожно крутились мысли.
Зэки, чьи фамилии прозвучали, неохотно выползали из вагона и прыгали в снег. Их подхватывал конвой. Солдаты гнали людей прикладами. Кричали и пинали. Лаяли собаки. Испуганные арестанты спотыкались и падали. Кто-то хватался за свою котомку. Кто-то тянул чемодан. Человек, что выкрикивал фамилии, лениво посмотрел через плечо. Недовольно сосчитав зэков пальцем, вновь повернулся:
– Клифт! Клифт! Где заключенный по фамилии Клифт?! – проорал конвойный офицер в грязно-белом полушубке.
По вагону прошел ропот. Арестанты смотрели друг на друга и испуганно что-то бормотали. Каждый хотел определить, кто из соседей – пресловутый Клифт, который не хочет откликаться на окрик вертухая.
– Он тут, гражданин начальник! Парень плохо слышит! Вы еще раз крикните! Он больной! – раздался из-за спины голос.
Глава двадцать третья
Это был Фельдман. В то же мгновение Павла кто-то бесцеремонно скинул с полки. Клюфт упал на холодный пол и застонал. Его подхватили сильные руки. И вновь голос Фельдмана:
– Вот он! Вот! Это Клифт, гражданин начальник!
– А ну, тащи его сюда! – заорал офицер.
Павел понял: сопротивляться бесполезно. Его уверенно и ловко выкинули из вагона на снег. Клюфт упал в накатанный наст лицом и больно ударился щекой. В глазах потемнело. Удар в бок ногой. Хорошо, что у конвойных были валенки. Иначе от сапога вновь можно потерять сознание. И тогда… Павел подскочил. Он понял: если сейчас не собрать в себе последние силы, то потом они уже никогда ему не понадобятся. Где-то там, за спиной, как в тумане он услышал хриплые вопли человека в грязно-белом полушубке:
– Овинников! Оболенский, Одинцов!
«Петр Иванович! Он тоже тут. Он с ним!» – подумал Павел и улыбнулся.
– Быстрее в колонну по четыре! – заорал рядом конвойный.
Раздался страшный хрипловато-звериный лай. Собака чуть не схватила Павла за ухо. Он на мгновение почувствовал теплоту и вонь псиного тела. Его запах. И главное, энергию, ту энергию, с которой овчарка готова была бы разорвать его. Почти дьявольские рыжие глаза и огромный алый язык, желтые зубы. Дыхание пса обжигало. Собака скулила оттого, что не может дотянуться и укусить этого человека. Ей так хотелось впиться в него. Ей так хотелось почувствовать, как хрустит под ее клыками кожа. Павел шарахнулся в сторону. Пес проводил его взглядом и облизнулся. Он заурчал и истерично дернулся на поводке. Конвойный шарахнул его концом брезентового ремня по загривку. Собака прижала уши, но не испугалась. Она продолжала буравить своими страшными, темно-желтыми глазами Клюфта. Тот тоже не отводил взгляда от этого существа.
«Интересно, а если я сейчас сам брошусь на этого кобеля и вопьюсь ему в горло? А? Он испугается? А? Почему он думает, что я слабее и трусливее его? А? Нет! Я не слабее! Напротив! Я так сожму руками его глотку, что он не сможет вздохнуть! Нет, он определенно испугается! Он поймет – я хозяин этой жизни! Его сильней!» – неожиданно для себя подумал Павел.
Он сжал кулаки и тронулся в сторону собаки. Овчарка почувствовала от него угрозу, поджала хвост и осадила назад. Она как-то нерешительно попятилась и, прикрыв пасть, замерла. Пес ждал, что будет дальше. Неужели этот человек способен на бросок?!
– Фамтусов, Фельдман… – донеслось до уха Клюфта.
Павел нервно обернулся. Он увидел, как к ним в строй спрыгнул из вагона этот страшный и загадочный человек. Борис Николаевич радостно подбежал и встал в одну из шеренг. Он хитро посмотрел на Клюфта и подмигнул.
– Колонна, слушай мою команду! Направо! Направо, мать вашу! – орал еще один человек в белом полушубке.
Это был моложавый офицер. Звания тоже было не разобрать под пушистым воротником. Зэки угрюмо переминались с ноги на ногу. Кто-то косился на состав. Там, в темноте вагонов, на них с жалостью и любопытством смотрели десятки глаз. Оставшиеся арестанты наблюдали за этой страшной картиной формирования колонны. Павел огляделся. Солнце наконец-то показалось из-за кончика горы. Где-то вдалеке виднелась башня элеватора. А рядом черные и серые срубы деревенских домов. Стога сена в поле и узкая полоска еле-видневшейся проселочной дороги с сугробами по обе стороны. Эта нитка уходила куда-то вдаль к еще темным, почти черным горам на горизонте. Офицер опять начал перечитывать списки. Фамилии звучали обрывками. Засвистел паровоз. Машинист дал тревожный длинный гудок. Конвойные засуетились. Кто-то в спешке убегал к вагонам, кто-то из солдат, напротив, отходил от состава к дороге. Собаки залились лаем. К офицеру, что читал список, подскочил человек в темно-серой шинели. Он был в сапогах. На голове, несмотря на зиму, фуражка с синим околышком. Что-то, сунув в руку своему коллеге в полушубке, не то бумагу, не то какой-то сверток, он толкнул его в плечо и понесся назад к составу. Поезд тронулся. Медленно и как-то обреченно набирал ход. Сначала слышался лишь скрип колодок. И вот колеса наехали на стыки.
Тук… тук.
Все быстрее и быстрее…
– Варушкин, Гендель!.. Егоров, Ерофеев! Игнатьев, Клифт! – орал человек в полушубке.
Павел вздрогнул и открыл рот. Из гортани вырвался хриплый стон. Совсем еле-слышный. Но офицер, покосившись на Клюфта, удовлетворенно кивнул головой, продолжил:
– Овинников! Оболенский, Одинцов!
Павел зажмурился. Ему стало невыносимо противно. Противно и стыдно! Хотелось плакать от обиды! От несправедливости и мерзости. По щеке покатилась слеза. Она обжигала кожу и казалась на морозе настоящим кипятком. Но уже на подбородке это была обычная холодная и соленая вода.
– Заключенные, слушай мою команду! – орал все тот же тип в полушубке. – Я тут теперь для вас царь и Бог! А значит, если кто-то не захочет мне подчиняться, будет моим личным врагом! А с врагами я обхожусь жестоко! Слушай сюда!
Зэки, затаив дыхание, смотрели на этого выскочку в грязно-белом полушубке и понимали, теперь он их душеприказчик. И как бы нелепо ни звучали из его уст заверения, они и были действительно последней инстанцией в их жизни. Поэтому арестанты всматривались в черты этого человека и пытались найти в них хоть маленький штрих человечности и сострадания. Но, к своему ужасу не находили. А офицер продолжал орать, внимательно обводя эту мрачную колонну людей своим пронзительным взглядом:
– Закон движения в колонне ясен и четок! При движении заключенным не разрешается переговариваться друг с другом, останавливаться без команды, замедлять движения! Не смотреть по сторонам и не дразнить конвойный собак!!! А так же категорически запрещается что-либо спрашивать у военнослужащих! Кроме этого, любое движение заключенного в сторону от колонны будет считаться побегом! Побег в данной ситуации пресекается без предупредительного выстрела вверх!!! В общем, так, вражины долбанные!!! Шаг вправо, шаг влево – пуля в череп! Прыжок вверх – попытка провокации, расстрел на обочине! Мать вашу! Всем все понятно?!!