Падший ангел
Шрифт:
— К кому? — не понял Филя.
— К Шахмамедову.
— Во как! Понятно… — Филя помолчал. — Помощь нужна?
— Отдыхай пока, если что — позову. — И Денис поехал в сторону Филиного дома.
В один из несчастных дней своей не самой счастливой жизни Михаил Борисович Савельев пришел на работу чуть раньше обычного. Произошло это, потому что у его дочери Катерины вновь появились боли в ноге. Встав под утро и волоча за собой изуродованную ногу, она добралась до кухни и, вынимая из шкафчика шприц и ампулы, случайно задела локтем кастрюлю со вчерашней кашей. Кастрюля, слетев с плиты на пол, прокатилась по кухне, сбивая составленные под столом трехлитровые банки для засолки и вываливая на них вязкое содержимое. Михаил Борисович открыл глаза, потер виски и, поднявшись с постели, поплелся на кухню. Катерина стояла у плиты и молча плакала, поджав испачканную кашей ногу. Взяв в туалете тряпку, Михаил Борисович, тоже молча и зевая, стал собирать с пола стеклянные осколки и кашу.
— Я сама, — выдавила наконец Катерина сквозь слезы.
— Ладно уж, иди лучше ногу помой.
Катерина, хлюпая, ушла в ванную и, высморкавшись там, громко спросила:
— А что завтракать-то теперь будешь?
— Да ничего, перехотелось уже…
Через десять минут Михаил Борисович надел брюки и рубашку, нацепил галстук и, причесав редкие волосы, взял пиджак и вышел из дома раньше времени. Он жил в старом пятиэтажном блочном доме, что затерялся в глубине Калужской улицы между современными монолитными многоэтажками. На работу Михаил Борисович обычно добирался на автобусе, и на сей раз это не заняло много времени. Научно-исследовательский институт целлюлозно-бумажной промышленности находился в самом конце улицы Вавилова. Михаил Борисович поднялся на третий этаж и открыл кабинет своим ключом. Повесив пиджак на спинку стула, он вышел в секретарскую и включил кофеварку. И вот тут появилась Кошкина. Юлия Игоревна Кошкина была его коллегой и, так же как и он, преподавала в МГУ на кафедре неорганической химии. Но вот уже десять лет, несмотря на давно защищенную кандидатскую, она оставалась в его подчинении руководителем группы хромотографии.
— Здрасте, Михал Борисыч. Новость хотите?
Запыхавшаяся Кошкина влетела в секретарскую и перевела дух, почему-то злорадно улыбаясь.
— Не хочу, — буркнул Савельев, прихлебывая кофе из одноразового стаканчика, которым он пользовался уже не однажды.
— А мне там на чашечку не осталось?
Кошкина тут же оттеснила его крупным бюстом от кофеварки к окну и, дыша с высоты своего роста на лысину низенького Михаила Борисовича, громко зашептала:
— А вы знаете, что у нас очередные перемастурбации, пардон, пертурбации?
— Что? — вздрогнул Михаил Борисович, безмятежно созерцавший унылый вид за окном. — Что вы сказали?
— Я говорю, ну вы знаете, что у нас директора сменили, а?
Михаил Борисович недоуменно взглянул на Кошкину, выливающую себе остатки кофе.
— Да? Куда это Владимира Ивановича перевели?
— «Перевели»! — усмехнулась Кошкина, отхлебывая из пластикового стаканчика. — Куда его переводить-то? На кладбище? Пардон. На пенсию его перевели. Прям вчера и решили.
— Да что вы! — Михаил Борисович поставил свой стаканчик на подоконник и тревожно взглянул в лицо Кошкиной. — А кого назначили? Кто на его месте будет?
— Сомов. Помните такого? — При этом Кошкина выжидательно взглянула в глаза Михаилу Борисовичу, и на ее полных губах возникла радостная улыбка. — Вроде у вас учился.
— Сомов?! — Михаил Борисович, поворачиваясь к Кошкиной, сбил стаканчик с подоконника. — Вы шутите? Сомов?!
По кафельному полу разлилась грязно-бурая жидкость.
— Какие уж тут шутки. Я что как ураган примчалась-то! Сейчас собрание будет по этому поводу. В актовом зале. Вон десять уже. Идем!
Михаил Борисович отпрянул:
— Не пойду. У меня много работы, и вы это знаете!
Он вдруг засуетился, заглядывая во все углы в поисках тряпки, которой никогда в секретарской не было. Поднял стаканчик и поставил к себе на стол.
— Я никуда не пойду! Если он захочет меня видеть, пусть сам приходит.
Кошкина поморщилась:
— Ну зачем эти сцены, а?
Но Михаил Борисович вдруг вбежал в свой кабинет и, громко хлопнув дверью, закрыл замок изнутри. А Кошкина, покачав головой, вышла на лестницу.
Сомов, упитанный сорокалетний мужчина, ровесник дочери Савельева, уверенно выступал на кафедре собрания, когда в зале спустя полчаса появился, шаркая по проходу, Михаил Борисович. Увидев его, Сомов вдруг сбился, дважды повторяя только что сказанное, и затем вскоре замолчал вовсе, покинув кафедру. Его место тут же занял начальник отдела кадров и без какого-либо вступления тут же заявил, что «многоуважаемого доктора химических наук, начальника отдела физико-химических исследований Михаила Борисовича Савельева в связи с плохим самочувствием и выходом на пенсию освобождают от занимаемой должности и назначают на его место кандидата химических наук Кошкину Юлию Игоревну». Что происходило дальше, Михаил Борисович помнил смутно. Он помнил, что тут же встал и заявил, что никто и никогда не интересовался его самочувствием и знать об этом не может. Вслед за этим заявлением окружившие Михаила Борисовича коллеги принялись успокаивать его и, как назло, предлагать валерьянку и кордиамин. Михаил Борисович трясущимися руками стал с возмущением отталкивать от себя предлагаемые лекарства и, вдруг увидев смотрящего на него тяжелым взглядом Сомова, ткнул в него пальцем и вскрикнул:
— А ты негодяй! Подлец и бездарь! Слышите?! Он бездарь! Так и знайте!
После чего он с помутненным сознанием выскочил из актового зала, хлопнув в ярости дверью, и затем выбежал из здания института без пиджака, что так и остался у него в кабинете. Савельев пришел в себя, лишь открыв дверь своей квартиры: он остановился в коридоре и мрачно посмотрел на пустую вешалку в шкафу, где он обычно оставлял пиджак.
— Что стряслось? Ты что так рано?
Из комнаты выглянула Катерина и подозрительно посмотрела на свернутый набок галстук отца.
— Н-не, ничего. Пиджак забыл.
Михаил Борисович, не разуваясь, прошел в комнату и повалился на диван. Катерина удивленно посмотрела на его пыльные туфли и с тревогой спросила:
— Папа, отвечай. Что случилось? Я все равно узнаю. Говори!
— Что говори? Что?! — Михаил Борисович в раздражении вскочил с дивана. — На пенсию меня отправили! Понятно? По состоянию здоровья!
— Господи! — Катерина закрыла лицо руками.
— А дуру Кошкину на мое место! А что она понимает в спектроскопии? Что?
— Папа! — Катерина, поморщившись, потерла изуродованную ногу. — Погоди. А что Владимир Иванович? Что он говорит?
— Владимир тоже на пенсии. Его отправил туда твой Сомов. Сомов, твой ненаглядный негодяй! Он теперь институтом заведует!
…Некогда Сомов, возлюбленный Катерины, подающий в то время надежды ученый, как, впрочем, и Катерина, при проведении рискованного, но инновационного (сам на этом докторскую и защитил) лабораторного исследования, допустил ошибку в технике безопасности. Возник пожар, реактивы упали на пол. Тогда-то Катерина и повредила ногу. Сомова при этом якобы выбросило взрывной волной из лаборатории, а Катерина хоть и пострадала, но сумела погасить пламя. Катерина получила инвалидность и ушла из института, больше они не встречались…
Денис сидел в машине в полусотне метров от подъезда дома Шахмамедова, ждал и лениво размышлял. Странная прихоть — с его средствами он мог бы жить в одном из модных ныне кондоминиумов, а обитал в стандартном советском доме. И поселился в Марьиной Роще, словно урка какой в двадцатые… Правда, квартира Шахмамедова занимала пол-этажа, и это-то как раз было нормально.
Денис ждал, когда соседка Шахмамедова уйдет из дому. Она каждый день в одно и то же время уходила часа на три, как он успел заметить за день предварительного наблюдения. Имелся, правда, еще сосед, алкаш и дебошир, но он к полудню уже успевал набраться, поэтому опасен быть не мог.