Пагуба
Шрифт:
Началась обычная попойка. Сперва Иванушка осовел, потом его, обыкновенно не крепкий, рассудок помутился, и он, растерянно смотря на своих собеседников, принялся болтать все, что приходило ему на ум и на что по временам наводил его Бергер.
— Нынешние государственные управители, — болтал Лопухин, — все негодны, вовсе не такие, как были прежние, Остерман и Левенвольд, и только один Лесток — проворная каналья. Да недолго ему хозяйничать. Король прусский станет помогать императору Ивану Антоновичу, а наши, я надеюсь, за ружье не возьмутся.
— А скоро это будет? — спросил Фалькенберг, наметивший, с своей стороны, Лопухина как орудие
— Скоро, очень скоро будет, — пробурчал подполковник.
— Тогда уж ты, Иванушка, меня не забудь, — попросил Фалькенберг.
Лопухин ничего не отвечал и только пожал плечами.
— А нет ли кого побольше, к кому можно было бы забежать? — спросил в свою очередь Бергер.
— Есть: австрийский посол Антон Еронимыч Ботта д’Адорно, — сказал Лопухин, позабывший под влиянием выпивки, что маркиз уже восемь месяцев тому назад уехал в Берлин.
— Да ведь к нему прямо сунуться нельзя, — возразил Бергер, — а вот нельзя ли обратиться к нему через кого-нибудь из здешних знатных персон? — спросил Бергер.
— Да хотя бы через мою матушку; она с ним близко знакома.
— Э, да что через твою матушку! Напрасно! Я заметил, что она ко мне, по неведомой мне причине, с некоторого времени неблагосклонной оказывается, тогда как я ей истинный доброжелатель и исполню в Соликамске все, что она изволит приказать мне.
— Спасибо тебе, дружище! — пробурчал Лопухин, протягивая Бергеру свою ослабевшую руку. — Та-та! — вдруг забормотал он, усиливаясь ударить себя ладонью по лбу, — что я таким беспамятным стал? Да чего же лучше — через Анну Гавриловну Бестужеву. Вот кто истинная приятельница маркиза, ох, какая она закадычная его приятельница!
Указание Лопухина на графиню Анну Гавриловну пробудило в Бергере чувство мстительности за неудачную попытку к сватовству, а всего важнее для него было это указание потому, что он увидел, что выходит на тот путь, который наметил ему Лесток.
— Да ты, Иван Степанович, не городишь ли вздор? Будто Бестужева Анна Гавриловна, такая большая приятельница маркиза Ботта? — подзадоривал Бергер подполковника.
— Что ни на есть самая большая, — проговорил тот, опорожнив шкалик мадеры и ставя его на стол.
Всех этих сведений Бергеру было весьма достаточно, чтобы заявить Лестоку о ходе дела. Под предлогом, что ему надобно собираться в дорогу, Бергер вскоре оставил Лопухина и Фалькенберга и, несмотря на позднее время, нанял извозчичью тележку и поскакал к Лестоку. Не доезжая до его загородного дома, он из предосторожности отпустил извозчика и пошел пешком.
Лесток собирался уже ложиться спать, когда ему доложили о приходе офицера, который был у него утром и которого он приказал допускать к себе во всякое время дня и ночи. Лесток внимательно и с удовольствием выслушал рассказ Бергера и задал ему несколько вопросов, на которые тот отвечал с ловкостью беззастенчивого сыщика, желающего выслужиться как можно более перед тем, на кого ему приходится работать. Бергер в докладе своем упомянул о том, что на этот раз согласно наставлению его сиятельства, свидетелем предерзостных речей Лопухина был майор Фалькенберг.
— Ты, брат, не пеняй на меня, если я завтра утром прикажу арестовать тебя. Не бойся, ничего тебе дурного не будет, но я должен так поступить. Понимаешь? — вразумительно сказал Лесток.
— Понимаю, ваше сиятельство.
— Теперь ступай домой. Вскоре увидимся. Смотри
Лесток, имея в виду, что при начале дела, которому он придавал такую важность, к нему многие могут являться с доносами, изветами и сообщениями, приказал, в отмену своего прежнего распоряжения, допускать всех приходящих к себе. Майор Фалькенберг первый воспользовался таким дозволением.
Оставшись с сильно подвыпившим Лопухиным, он уже без Бергера продолжал около подполковника свои разведки, надеясь, что собранными при этом сведениями он превзойдет своего отъезжавшего в Соликамск товарища. Фалькенберг с трудом, при помощи трактирного слуги, вывел Иванушку из трактира, усадил его на извозчичью тележку и повез его домой.
«Экой этот Бергер простофиля, — думал Фалькенберг, сидя рядом на тележке с поддерживаемым им тщедушным подполковником, который качался из стороны в сторону и сползал и садился вовнутрь тележки. — Упустил он счастливый случай и теперь попрет с своей дряхлой командой в Соликамск. Ну, а я, брат, не таковский: коли счастье пришло, то сумею им воспользоваться».
Явившись на другой день к Лестоку, Фалькенберг был допущен беспрепятственно к графу, который сделал вид, что он ничего еще не знает «о злодейском умысле против ее императорского величества и о продерзостном поношении особы его высокографского сиятельства». Лесток внимательно выслушал рассказ майора и убедился, что рассказ этот, с некоторою переиначкой слов, в сущности, сходен с тем, что доносил ему Бергер, то есть оказывалось, и это было всего важнее для Лестока, что жена гофмаршала графа Бестужева порицает государыню и была в дружеских отношениях с Боттою. Этого, как раскинул Лесток своим коварным рассудком, будет достаточно, чтобы примешать к делу ненавистного вице-канцлера и погубить его.
С большими смягчающими оговорками в похвалу лейб-медику Фалькенберг передал еще и то ему, что Лопухин дерзнул назвать и его высокую персону «проворной канальей». При этих словах Лесток не обнаружил ни малейшего гнева и только подумал: «Нашелся же человек, который, хотя и слывет дураком, но отлично разгадал меня».
Граф, поблагодарив майора за его верноподданическую преданность государыне, а также и за сообщение о «неистовых словах» Лопухина против собственной его, Лестока, персоны, наградил и Фалькенберга червонцами, но, как доносчика уже второстепенного, не так щедро, как Бергера. Лесток обещал майору свое покровительство, сказав, что если Фалькенберг разведает еще что-нибудь по столь важному государственному делу, то может явиться к нему во всякую пору.
Майор ушел от Лестока чрезвычайно довольный, как и Бергер, своим свиданием и без малейшего угрызения совести, и в голове его роились мысли о той блестящей будущности, которая, быть может, ожидает его в скором времени.
XXVI
В ту пору въезд государыни в Петербург, хотя бы из таких ближайших подгородных местностей, как Петергоф и Царское Село, возвещался жителям столицы пушечною пальбою со стен Петропавловской крепости и с валов Адмиралтейства. Но 17 июля 1743 года, хотя государыня и приехала в город, такого обычного извещения не последовало, так как она почему-то желала пробыть в городе «инкогнито», и только те знатные персоны, которые имели к ней свободный доступ, были уведомлены через ездовых о ее прибытии, а в числе таких персон был и Лесток.