Пагубная страсть
Шрифт:
Кривцов последовал совету Агапова. Ходил по клубному залу в носках, одолжил у Скарбалюса наушники. Чтобы отстраниться от неприятных звуков, включал бывалый видеомагнитофон. От водки не отказался, но значительно урезал норму. После девяти вечера Кривцов задергивал шторы, гасил свет, о перекурах на улице и вовсе забыл. Засыпать на дежурстве он не осмеливался, трескучим храпом боялся привлечь внимание Рыжего.
Пулеметные трели Кривцов издавал регулярно. Лида боролась с этим неудобством проверенным методом. Она успокаивала сожителя натренированным ударом в ребро. Кривцов сдержанно реагировал на тычки подруги, но иногда, выдернутый из тисков кошмарного сна, вскакивал на кровати и, как голливудский актер из нашумевшего триллера, тяжело и часто дышал, утирая со лба испарину краем одеяла. Он ненавидел сны о спортивном прошлом, которое бездарно
Последние три года Кривцов жил без Лиды. Больше никто не толкал его по ночам, никто не посылал за бутылкой на тот берег. Кривцов прекратил писать унизительные долговые расписки в убогом магазине, обещая заплатить за водку через неделю. Найти горючее на одного потребителя он мог без труда и на своем берегу.
Ближайшим соседом Кривцова был Скарбалюс. В Рыбацкое его родителей занесло после войны. Отец Йозаса сотрудничал с лесными братьями. После капитуляции Германии снабжал их продуктами и теплыми вещами. Попался Скарбалюс-старший с поличным во время облавы. В лесной чаще, у схрона, в котором он прятал провизию для отряда, в него вцепились овчарки. Следом подоспели поисковики. Семье отца маячила депортация в Сибирь. Йозас не рассказывал, как родители избавились от преследований НКВД. В Рыбацком Скарбалюсы, бежавшие из Литвы, смешались с переселенцами, направленными восстанавливать частицу приморской территории Восточной Пруссии, включенную в состав Советского Союза по решению Потсдамской конференции. В невзрачном поселке Скарбалюсы осели, под боком у родины.
Йозас жил один в родительском доме. Жена с дочерью и сыном давно переехали в Каунас. Городов Скарбалюс не признавал. Выросшему на лоне дикой природы, у тихой воды, ему хватало приглушенных красок залива, бесконечной, но тупиковой свободы с примесью житейской горечи и раздумьями о прожитом по вечерам.
Ему было немногим за пятьдесят. Под два метра ростом, в засаленной кепке, надвинутой на густые колючие брови, неизменно в клетчатой фланелевой рубашке, он смахивал на работягу, занятого с утра до ночи своими делами. С окружающими Йозас долгих бесед не разводил. Пил по настроению, пил немного и быстро, и неожиданно уходил, бросая компанию в разгар громких застолий. Дома посиделок не устраивал. Выращивал овощи, собирал лесные ягоды, сушил на зиму грибы. В уютном жилище Скарбалюса царили чистота и порядок. Кривцов всегда отмечал это, когда выбирался к соседу из своих обшарпанных апартаментов.
Жена Скарбалюса когда-то работала учителем пения в школе. Увлеченная классической музыкой, она собрала большую коллекцию пластинок. Летом Скарбалюс открывал окна, и по пустынным окрестностям растекались торжественные звуки органа, трещал и шипел затасканный винил, а за белыми шторами в зеленый горошек с улицы просматривался грузный силуэт хозяина дома. Непонятно, что преобладало в этом поклонении Баху: ностальгия по уехавшим родным или любовь к классической музыке, привитая спутницей жизни?
За огородом Скарбалюса, в зарослях отборной крапивы и диких слив, маскировалась деревянная хижина Моряны. На стене, под крышей, похожая на зависшую тарелку пришельцев, подрагивала на ветру спутниковая антенна. Моряна была страстной поклонницей большого тенниса. Сама некогда играла на грунте, выступала на юношеских соревнованиях, поездила по стране. Как ее занесло в Рыбацкое, Кривцов не спрашивал, знал лишь, что более двадцати лет она проработала на ликерно-водочном заводе и звали ее, на самом деле, Марьяна. Но то ли из-за близости к Балтийскому морю, то ли в связи с нарушением речевой артикуляции у пьющих жителей поселка, прозвали ее Моряной, к чему она относилась с пониманием. Когда у обитателей правого берега случался финансовый кризис, к Моряне отправлялись паломники за самогоном. В долг либо по незначительному первоначальному взносу она наполняла пластиковые бутылки жизнеобразующей жидкостью и приглашала делегацию утолить жажду теннисной трансляцией с турнира Большого шлема. Это было забавное зрелище: компания страждущих в ближайших кустах обжечь пищевод внимательно слушала профессиональный комментарий мастеровитого в прошлом игрока.
Напитки Моряны чаще всего дегустировали Мужицкий и Запоев, с левого берега за самогоном наведывались Блогов и Цапырин. Кривцов навещал Моряну по велению Лиды. До знакомства с Федором она пила умеренно много, грустя по жизни в городе с погибшим на стройке мужем. С Кривцовым Лида добавила хмельного экспромта в неряшливый деревенский быт. Федор не отставал от подруги. За двенадцать лет, проведенных в Рыбацком, он превратился в косматого, дурно пахнущего туземца, чьи жизненные интересы компактно умещались на дне стакана, наполненного этилосодержащим напитком.
Однажды, когда Кривцов с Лидой валялись в кромешном забытье после совместной попойки, в Рыбацком появилась Варвара. Она приехала с единственной целью – вытащить сестру из житейского мрака и увезти с собой в Липецк. Глядя, как вздорную подругу грузят в лодку крепкие приятели непрошенной гостьи, Кривцов опасался, что его изгонят из покосившегося приюта. Но хлипкий немецкий дом Варвару не заинтересовал. Не проявила она любопытства и к нетрезвому его обитателю. Из лодки, сдерживая порывы сестры броситься в воду, Варвара крикнула Кривцову:
– Смотри, дворец не пропей!
Без Лиды Федор прожил четыре года. Поначалу он по ней тосковал. В монотонных осенних дождях, летаргических зимах ему мерещилась поблизости похищенная подруга. Противная, наглая, но все же близкая, почти родная.
Наконец Кривцов успокоился. Лида не тревожила его даже во снах. Он окончательно замкнулся в себе. Вел тихую жизнь одинокого пропойцы. Пару раз в месяц Мужицкий с Запоевым наведывались к соседу проверить не тронулся ли тот рассудком. Приносили Кривцову свежей рыбы, брали с собой на промысел. На ночь в заливе они ставили сети и рано утром везли улов на рынок в Залесск. Браконьерило в Рыбацком почти все трудоспособное население. Со спиннингами умело обращались даже пенсионерки. После водки и самогона рыба была тут вторым стратегическим продуктом. Кривцов браконьерил только за компанию. Себе на уху он обычно ловил с мостков от дома, иногда в разведанных местах поджидал карася, реже – на веслах выходил в залив.
Как-то, после знакомства с Рыжим, Кривцов, находясь на дежурстве и соблюдая инструкции, данные Агаповым, по обыкновению после второй включил видеомагнитофон. Фильмотеку Скарбалюса он выучил наизусть. Советская классика давно уже превратилась в фоновую заставку, отвлекавшую от воя сквозняков и настойчивых постукиваний на чердаке.
В тот вечер Кривцов смотрел «Большую перемену». Он растянулся на тахте и дежурно посмеивался над актерскими манерами великолепного Кононова. В момент отражения Нестором Петровичем пенальти видеомагнитофон издал щелчок, брякнул чем-то жизненно важным, и Северов, уменьшившись до муравьиных размеров, вместе с мячом исчез с почерневшего экрана. Кривцов вытащил кассету. Пожеванная пленка, похожая на спиральную вермишель, засела в горячем чреве магнитофона, намотавшись на прижимные валики. Распутать хитро сплетенный клубок Кривцов поленился и включил телевизор. На спортивном канале шла трансляция полуфинала Лиги чемпионов. «Барселона» принимала «Манчестер Юнайтед». Кривцов пропустил третью и нехотя уставился в телевизор. Рядом с ним лежала подшивка полинялых журналов «Моделист-конструктор», припрятанных Скарбалюсом в клубе после закрытия поселковой библиотеки. В надежде смастерить что-нибудь путное, а проще – занять чем-нибудь руки, Кривцов иногда пролистывал слипшиеся страницы «Моделиста». Большинство проектов казались ему сложными, чертежи – непонятными, но он все же присмотрел дельце по силам: собрался свинтить простенький стеллаж для горшков с цветами и одежды. Развалившийся шкаф Лиды годился разве что на растопку. Но и в этот раз Кривцов не сосредоточился на чертеже. Его постепенно затянула игра. Он смотрел матч наметанным глазом специалиста, вник в тактические схемы каталонского клуба, проникся удивительной атмосферой забитого до отказа стадиона. Его поразила спринтерская скорость Суареса. Выверенные, академические передачи Месси он приветствовал аплодисментами.
Кривцов слез с дивана и поставил поближе к экрану заштопанный шезлонг Агапова. О налитой четвертой рюмке он напрочь забыл.
– Что творят, черти! – шептал он и покачивался от удовольствия, созерцая искрометные атаки «Барселоны».
В перерыве игры Кривцова посетила мысль: «А где же мяч?»
Мяч Скарбалюса когда-то лежал на чердаке под спутанными сетями. Вот прямо сейчас, сию минуту, Кривцову захотелось прикоснуться к мячу, вновь почувствовать его гладкую легкую сферу.
Федор засиделся в деревенской глуши, растворился среди нетрезвых правобережцев, но спрятаться от футбола не смог. Как будто тем самым мячом, забытым в опасной мансарде, кто-то долбанул ему сейчас по башке и выбил из хворого котелка мутную дурь.