Палач в нетерпении
Шрифт:
— Вот ведь какая вы умничка, деточка, — усмехнулся он. — Ну так обвините меня в психологическом терроре!
— Так вы зря решили приписать себе чужие подвиги, — мягко улыбнулась я. — Письма эти…
Я задумчиво посмотрела на него. Он подался вперед, его губы шевелились, как будто он опять читал стихотворение.
— Андрей Никитич, ведь вы сами предложили мне прекратить играть в игры? Так давайте их и правда закончим. Потому что письма писали не вы. Просто в один прекрасный момент вы поняли, кто их пишет. А вы этого человека очень любите. До сих пор любите, хотя и пытались с этим справиться! Даже вот на
Я опять прервала свои размышления вслух. Он обмяк и теперь явно был близок к слезам. Вид плачущего мужчины действует нормальным женщинам на психику. В них сразу говорит материнский инстинкт, когда надо успокоить обиженного ребеночка!
— Вот этот человек, — сказала я, показывая на обложку «Космополитена», — этот вот человечек и должен был получать все эти письма. Только он заслужил их по-настоящему.
— Какая догадливая девочка, — услышала я за своей спиной женский голос. — Очень догадливая, надо же!
Ну вот. Какая банальная картина — я стою, смотрю в сузившиеся от злости прелестные глаза очаровательной блондиночки, по радио «Ляпис-Трубецкой» распевает песню про Саню, от чего на душе становится куда грустнее, чем от направленного на меня револьвера!
Смотрю я в это черненькое дуло, и мне их до безумия всех жаль! Ох уж эти мне «пленники безумной страсти»!
— Не надо, — тихо сказала я. — Не давите мне на психику, потому что она и так в печали!
— О, как я вами восхищаюсь, — зло рассмеялась она. — Героическая девица, способная шутить под дулом револьвера, да? Только ведь это потому, что вы не верите, что я спущу курок!
— Отчего же, — устало возразила я. — Очень даже верю. Способны. Как любая обиженная женщина. Вы ее сильно ненавидите, да? Сначала она помогла вашему мужу и отцу вашего ребенка стать Владой. Это ведь она дала ему денег, да? Слушайте, а почему вы уверены, что он стоил вашей безнадежной любви? Смазливая физиономия — еще не повод для такой безграничной страсти, вы не находите? Особенно для такой умной женщины, как вы!
— Прекратите, — сказала она сквозь зубы.
— Потом вы встретили его и решили — ладно. Нет любви, так хоть будут деньги. Вы сможете уйти с работы, прекратить быть рабыней капризных дамочек… Сможете дать вашему мальчугану хорошее образование. И тут опять возникает она… Причем ей на этот раз хочется не любви — ей нужна полная власть. Синдикат. Объединить салон красоты с модельным ателье. Маленький Диор… Вас снова предали, да?
Она молчала. Револьвер подрагивал в ее руке.
— Продолжать? — тихо спросила я. — Например, как дошло до Лады, что все эти письма исходят от вас. Как она догадалась, что это связано с Владиком… Знаете, кстати, почему? Потому что она увидела ту фотографию, где бывший супруг Владик лежал поверженный. Вы тогда как раз решили повеселиться. Я не знаю, как это было, но очень скоро эта фотография — в женском парике, такая символичная, вдруг стала для вас символом вашего жизненного поражения. И именно ее вы послали Татьяне — смотри, хотели сказать вы, это ты сделала с нами. Это же будет и с тобой… Владик ведь умер как мужчина, как личность — для вас. Лада же о вашей истории знала и, увидев эту фотографию, быстро связала все узелки. А мне было немного труднее.
Я перевела дыхание.
— Я вас понимаю, Люба. Как я понимаю и Андрея Никитича. И не такая уж я и догадливая, я вас даже и не подозревала. Просто есть такой способ…
Я подошла к резиновой девушке и вытащила из ее безумного рта маленькую «фиговину».
— Эту штуку называют «жучком». Понимаете, Любочка, даже если вы меня сейчас пристрелите, доставив себе несколько минут наслаждения, вам это не поможет. Кассета с прямыми доказательствами вашего преступления уже у Ларикова. Давайте лучше с вами договоримся об одной маленькой вещи. Вы оставляете Таню в покое, а я возвращаюсь домой и уничтожаю эту самую кассетку. Все здоровы и счастливы. И всем становится хорошо. Тем более что…
Я выразительно посмотрела на Никитича. Он стоял, прислонившись к стене, и смотрел на эту фурию с револьвером с куда большим обожанием, чем на Таню.
— Так вот, думаю, что он вас любит куда больше, чем любил этот ваш Владик. И куда больше похож на мужчину. Любовь, Люба, она…
— Что вы в этом понимаете? — хрипло и отрывисто сказала она. — Владик не был таким до встречи с нашей мадам. Он был нормальным…
— Нет, не был, — возразила я. — Он не мог быть нормальным. Поймите вы, глупенькая, Таня ни при чем. Ваш любимый Владик был больным человеком. Он же мучился, разыгрывая перед вами мужчину!
Она меня слушала внимательно.
— Вы не понимаете одного, Любочка. Вас любят. Любят настолько, что даже тогда, когда догадались, что грязная возня с этими отвратительными письмами целиком ваша идея, он растерялся. Но не рассказал о вас, предпочитая взять всю вину на себя!
Ну конечно. С чего я взяла, что мой глупый Пенс помчится к Ларикову?
Он стоял за Любиной спиной, и дальнейшие слова я обратила к нему:
— Любовь — это, конечно, очень глупое чувство. Но не самое плохое на свете.
Наверное, мне надо подумать о психоанализе серьезно. Потому что мои пламенные речи достигли желаемого результата.
Люба опустила револьвер и задумчиво смотрела на Никитича.
Как будто видела его в первый раз.
— Ты действительно был готов взять на себя мою вину? — тихо спросила она.
— Да, — кивнул он. — Другого выхода я не видел.
— Пойдем, Пенс. Мы здесь лишние… — вздохнула я.
— А преступники? — пробормотал он озадаченно.
— Преступников будем искать в другой раз, — мрачно пообещала ему я. — Пойдем, не мешай людям разговаривать. Может быть, они делают это в первый раз за всю свою глупую жизнь.
И я силой выволокла его за руку на улицу.
Таня вернулась домой и, несмотря на свирепые взгляды Ларикова, который был крайне недоволен моим «укрывательством преступных элементов», заплатила нам гонорар. Ей-то я все рассказала, и она согласилась со мной, что я была права. Надо уметь прощать, даже если прощать не хочется.
Через несколько дней она вышла замуж за своего Витьку. А еще через несколько дней я открыла дверь косметического салона и постучала в Любину дверь.