Палач

На улице стояла на редкость холодная даже для самого сурового месяца в году, января, погода. Почтенного возраста горожане Лондона не могли уже и припомнить, когда в последний раз было нечто подобное. Воздух было кристально чистым, ни единого облачка. Пушистая снежная вата бодро скрипела под ногами и искрилась миллиардами крошечных звёздочек, переливаясь под заливающими всё вокруг лучами солнца и ослепляя прохожих, извозчиков и лошадей. Дул пронизывающий, пробирающий до костей, леденящий душу ветер. Вдыхаемый ледяной воздух обжигал лёгкие. В эти дни были нередки случаи, когда изрядно подвыпивший прохожий, задержавшийся допоздна в пабе, одолеваемый усыпляющим и одурманивающим сознание эффектом, растягивался на дороге или падал в сугроб и замерзал насмерть. За неделю, как установилась в Лондоне арктическая погода, таких бедолаг по утрам нашли уже пятерых.

Инспектор Чарльз Донован почти за полночь, уставший и сильно продрогший, вернулся в свой небольшой уютный дом, расположенный на Мартин Лэйн двадцать восемь. День выдался весьма непростым. В последние несколько дней целая серия краж угля и продуктов питания отчаявшимися горожанами не давали покоя полиции. Уличная торговля из-за сильных морозов практически остановилась, покупатели, опасаясь простудиться, старались не выходить на улицу. Мастера, ремесленники и торговцы не могли продать свои товары, как результат, им нечем было кормить свои семьи и не на что покупать уголь, чтобы отапливать свои скромные жилища.

Чарльз был высоким мужчиной с сухощавым, но крепко сбитым телом, с присущей офицеру выправкой. На его жилистую шею была надёжно посажена крупная голова со смолянистыми непослушными прямыми волосами, с четкими, словно высеченными из камня, приятными чертами вытянутого лица, с небольшими, глубоко посаженными, тёмно-карими, почти чёрными, проницательными живыми глазами, с вытянутым с небольшой горбинкой носом и пухлыми чувственными губами. В свои тридцать шесть лет он имел уже несколько глубоких морщин, особенно заметно они выделялись в минуты размышлений на высоком лбу.

Он был комиссован из английской армии в чине капитана после серьёзного ранения в правую ногу во время сражения в Третьей англо-бирманской войне, отчего хромал, опираясь при ходьбе на трость. После длительного и болезненного периода восстановления в госпитале он принял решение поступить на службу в полицию. Знания права, полученные в лондонском колледже после школы, прирожденная интуиция, любовь к дисциплине и исполнительность, привитые в армии, а также высокие показатели по раскрываемости преступлений, позволили ему достаточно быстро дорасти до звания инспектора полиции. Он пользовался уважением среди коллег, заслужил любовь граждан Лондона и стал грозой преступного мира.

– Папочка пришёл! – услышал инспектор звонкий, словно колокольчик, голосок, только перешагнув порог дома и аккуратно, чтобы никого не разбудить из домашних, закрыв за собой дверь. Рот его растянулся в улыбке, собрав веер морщин у глаз.

Чарльзу навстречу, протирая крошечными кулачками заспанные глаза, в одной ночнушке выбежало маленькое юное создание, дочка Мэри.

Мэри на тот момент исполнилось уже пять лет. Она была очаровательной, будто куколка, девочкой с круглым ангельским личиком, большими чёрными, блестящими, словно кусочки каменного угля, миндалевидной формы глазами, аккуратным чуть вздёрнутым носиком, с вьющимися каштанового цвета густыми волосами, достающими до маленьких угловатых плеч. Она была копией своей мамы, Сьюзан, скоропостижно скончавшейся во время родов от сильного внутреннего кровотечения. Мэри росла скромной и способной девочкой, и, как и мама, была энергичной и жизнерадостной. В свои годы она уже умела читать, немного писать и складывать числа. Чарльз даже не представлял, как бы он пережил смерть своей любимой жены, если бы не Мэри, ангелочек, оставшийся у него на руках.

Дочка, сияющая от радости и возбуждения, бросилась в объятья папы, как только тот снял заснеженные и холодные пальто и фуражку, повесив их вместе с тростью на вешалку. Чарльз подхватил и обнял подбежавшую к нему Мэри, усадив её себе на руку, придерживая другой, так, чтобы её глаза были напротив его.

– Привет, папочка! – прошептала дочка, крепко обняв, – какой ты холодный.

– Привет, моя принцесса! – прошептал ей на ушко Чарльз и поцеловал в подставленную розовую щёчку, – на улице сейчас брр, сильный мороз, настоящий Северный полюс.

– Щекотно, ты колючий – взвизгнула Мэри, повернув в сторону голову и заливаясь громким словно маленький колокольчик смехом, потирая пухленькой ручкой раскрасневшуюся кожу.

У Чарльза росли, его гордость, пышные вороные усы, доставляющие много радости дочке. Она любила играть с ними, меняя их форму руками и расчёсывая, и приходила в полный восторг, когда папа начинал ими шевелить. Он вытянул губы в трубочку, зная, что дочь повернётся назад. Через пару секунд Мэри повернула голову, и сама потерлась своим носиком о папины усы, а потом чмокнула его в губы.

– Ух какая большая за день выросла, моя принцесса, – восхитился Чарльз.

– Да, я уже взрослая, – выпучив глаза и разведя руки в стороны, показывая, насколько она теперь большая.

– Не то слово, – рассмеялся папа, подходя к лестнице, ведущей на второй этаж и смотря вверх спросил, – а где Джон, почему он не встречает?

Они, Чарльз, дочь Мэри и сын Джон, жили втроём в этом двухэтажном уже неновом доме, но достаточно крепком, выложенном из сильно обожжённого красного кирпича. Мэри и Джон занимали верхние две комнаты, а Чарльз спал в небольшой комнате, располагающейся на первом этаже, примыкающей к кухне. Джон всегда выходил встречать папу так же, как это делала Мэри, но в этот вечер он не показался, и Чарльза это обеспокоило.

– Он вернулся из школы весь замерзший, а вечером у него поднялась температура, – пояснила Мэри, – он лёг в постель и больше за вечер не вставал.

– А где Нэнси?

Нэнси была приходящая в дневное время няня Мэри, приземистая чернокожая женщина чуть старше тридцати лет с полнотелой, дородной фигурой, но при этом с удивительно легкой походкой и движениями. У неё было большое, не лишённое привлекательности, круглое скуластое лицо с большими выпученными глазами и вздутыми сильно выступающими глинистыми губами. Она боготворила детей, была к ним очень добра и внимательна, и поскольку, ей с мужем не удавалось родить своих, то Нэнси сильно привязалась к Мэри и Джону, а они к ней. Её муж был мавром, простым ремесленником, мастерившим и продававшим корзины и лошадиные повозки.

– Нэнси недавно убежала за доктором Алистером Уайтом, – пояснила Мэри.

Чарльз с Мэри на руках поднялся на второй этаж, взяв в руку зажжённую керосиновую лампу. Он осторожно открыл дверь в небольшую комнату сына, увешенную детскими рисунками и обставленную бумажными и деревянными поделками. Тяжелые плотные шторы были наглухо задёрнуты, наполняя её мраком и скоблящим душу унынием.

Джону было одиннадцать лет. Несмотря на свой юный возраст, он рос серьезным и смышлёным мальчиком. От сверстников и одноклассников он заметно выделялся как физически, так и скоростью освоения новой информацией. Джон рос копией своего отца, высоким и с таким же точеным вытянутым лицом, при этом он добрым и отзывчивым молодым человеком. От мамы ему достались её бездонные большие темно-карие глаза.