Палач
Шрифт:
— Я, предположим, согласен. Хорошо, ты сообщишь. Каким образом?
— Вот, — он протянул мне бланк, исписанный неразборчивым почерком. — Это мои показания, как врача, я уже и расписался. А ты их отвезешь в милицию.
— И что тогда?
— Ну… Потом ее вызовут к следователю. Или к кому там. В любом случае я обязан все это зарегистрировать. Инструкция.
Я задумался. Я пытался представить себе, что будет дальше; Ольга у всех этих следователей, допросы, вопросы и подробности, — у меня все это совершенно не укладывалось в голове: я не мог себе представить, как она сможет через все это пройти и сможет ли, вот в чем вопрос.
— Если
Я даже не успел заорать. В дверь раздался мягкий стук.
— Да, — повернулся к двери Виталий.
В кабинет рыжей мышкой проскользнула медсестра с вытаращенными базедовыми глазами под белым крахмалом высокой шапочки с игривым красным крестиком. Она преданно смотрела на Виталия, протягивая зажатый в веснущатой лапке испещренный строчками листок.
— Какого черта, Анна? — неожиданно громко рявкнул Виталий и усы его свирепо встопорщились.
Это результаты анализа, Виталий Григорьич, — прошептала она. — Добрый день.
А это уже относилось ко мне.
Виталий взял у нее бланк и небрежным кивком головы отпустил ее восвояси. На мгновение мне даже показалось, что мышка сделает почтительный книксен, но она просто испарилась, неслышно прикрыв за собой дверь. Виталий бегая глазами по строчкам, сказал мне:
— М-да… Все, как я и ожидал. В крови до этой матери наркоты. Накачали ее примерно десять часов назад, сволочи. Алкоголя — совсем незначительное количество. Я сделаю потом для тебя ксерокопию этого анализа. — Посмотрел на меня. — Ну, что будешь делать?
Думал я недолго:
— Как ты сказал. Я сам все ей объясню. И отвезу твою бумагу. Правильно. Прости за трюизм, но нельзя это всю эту мерзость оставить просто так…без последствий… Спасибо тебе.
— Да ладно, — махнул он рукой. — Ты не волнуйся. По моей части с ней в принципе все в порядке. По крайней мере я надеюсь, что в порядке, я ведь гинеколог все-таки. Но еще какому-нибудь специалисту ты ее покажи немедленно. На всякий случай. Я могу договориться у нас. Но главное сейчас — ее психика. Тут ничего не предскажешь. Может, Женьке позвонить?
— Да, наверное не помешает с ней проконсультироваться. Я сам позвоню, — сказал я.
— А, вот что еще, — сказал Виталий. — Все вещи, которые сейчас на ней, нужно сохранить. Не стирая. Особенно — белье. Ну, ты понимаешь, для…
Он не договорил, но я его отлично понял:
— Хорошо.
— И еще…
— Ну?
— Я бы не хотел тебя, Сережа, заранее пугать…
Он замолчал.
— Ну? Сказал "а", говори уж и "б", — пробурчал я недовольно.
— В общем, я велел, чтобы ее кровь отдали на Вассермана и иммунодефицит.
— Что?! — похолодел я. — Что ты несешь!
— Прекрати истерить! — гаркнул он во весь голос. — Тоже мне, смолянка задроченная! Смотри, в обморок не рухни, у меня здесь нашатыря нет. Все это так, — на всякий пожарный случай, перестраховаться. В том числе и мазок, но это вообще уже мелочи. Все абсолютно анонимно. Как только будут готовы результаты, я тебе сам позвоню. И держи себя в руках, ей — ни слова. Понял?
— Как уж тут не понять, — буркнул я.
Мы вернулись обратно.
Она уже ничего практически не понимала. И подпись на листке бумаги с заявлением поставила автоматически, не сопротивляясь. Я помог надеть Ольге плащ, попрощался с Виталием, который проводил нас до самого выхода и мы с Ольгой вышли в промозглую питерскую осень.
Я снова усадил ее на переднее сиденье. Поворачивая ключ в замке зажигания, я покосился на нее. Лицо ее разгладилось и помягчело. Транквилизатор уже действовал на полную катушку: все же я вкатил ей лошадиную дозу.
В ее квартире все было по-прежнему — как и год назад, когда я в последний раз здесь был.
Я стаскивал с себя в прихожей плащ и смотрел через открытую дверь на ее кабинет, он же по совместительству и гостиная.
Все также и на том же месте незыблемо покоился на слоновьих ногах огромный старинный письменный стол с настольной лампой на изящном стебельке, с аккуратными стопками бумаг, книг и словарей. Там же — компьютер с принтером и автоответчик с радиотелефоном. Еще прибавились факс и рядом, на тумбочке, небольшой ксерокс. На текинском ковре у окна — ее любимое кресло-качалка, покрытое пледом. Шведский кожаный диван с мягкими подушками, возле него у журнального столика второе кресло, тоже современное, глубокое. Напротив — японский телевизор и видеомагнитофон. Стены, сплошь завешанные ее авторскими фотоснимками и дипломами в рамках; книжные шкафы, заставленные вперемешку книгами на английском и русском и невероятным количеством игрушечных кошек: тряпичные, фарфоровые, металлические, деревянные — всех размеров и расцветок. Твой Кошкин дом, — так говаривал я ей когда-то. И десятилитровый аквариум на столике у стены. Правда, теперь рыбок в нем не было — только водоросли, неподвижно зависшие в подсвеченной воде.
Это был ее дом, и на все, что в нем было, она заработала самостоятельно, уж кому это знать, как не мне — дикой работой по шестнадцать часов в сутки, сидя в этой комнате за компьютером и сочиняя очередную статью либо репортаж, или ковыряясь в кладовке, переделанной под миниатюрную фотолабораторию. А главное, что нам, нет — только мне все время мешало — проводя время в бесконечных командировках по странам с легкими или трудно выговариваемыми названиями.
Портьеры были почти наглухо задернуты, в полумраке комнаты чуть пахло ее духами и в ней царили чистота и порядок.
Это всегда было ее пунктиком — держать квартиру, да и дела в идеальном порядке. Чем никогда не мог похвастаться я, хотя должно было быть скорее наоборот — учитывая моих остзейских предков. Но увы — видимо, мои родители в спешке моего зачатия случайно забыли передать мне ген хваленой немецкой der Ordnungssinn.
Кстати, судя по всему, это не единственный мой недостаток, иначе я бы не жил на другом конце города.
Я повесил плащ на вешалку и толкнул дверь в спальню. Ольга сидела на неразобранной постели в той же позе, что я усадил ее пару минут тому назад. Она с трудом подняла голову, сфокусировала зрение и наконец увидела меня.
— Ты можешь ехать. Спасибо, — выговорила она с трудом, язык у нее уже вовсю заплетался.
— Раздевайся, — сказал я.
— Это еще почему?
— Снимай все. Донага.
— Зачем?..
— Раздевайся, Оля, — я старался, чтобы мой голос звучал мягко и убедительно. — Так надо.
Помедлив, она попыталась стянуть с себя платье. У нее ничего не получилось, руки ее не слушались. Я наклонился к ней, взялся за рукава платья. Она сделала слабую попытку вырваться.
Не надо… Я сама…