Палач
Шрифт:
Она выскочила в коридор, обхватила меня рукой и подставила свое острое плечо под мое здоровое.
— Вы что это?! Вы что, совсем с ума сошли? — бормотала она заполошно и я совсем рядом вдруг увидел ее — клянусь! — искренне испуганные глаза, обведенные темными кругами от постоянного недосыпа.
— Вы с ума сошли, Андрей!..
— Я это… Мне надо… — промямлил я.
— О, Господи! А позвать меня нельзя было?..
Она подвела меня ко двери в туалет, включила свет и мягко подтолкнула вовнутрь.
— Спасибо, — глупо пролепетал я.
Я
— Прекрасно, — бормотал он себе под нос. — Дивно… Да ты посмотри, Оля, какой шовчик…косметический прямо, просто пластика… Все!
Краем глаза я увидел, как он швырнул пинцет в маленький эмалированный тазик, который она держала перед ним на вытянутых руках. Мелькнул другой пинцет, с намотанной на него ватой. До меня донесся запах йода, спину резко защипало. Я прикусил губу, чтобы сдержать разные нехорошие слова, активно рвущиеся на волю.
— Та-ак… А теперь присядем.
Он помог мне усесться. Она уже протягивала ему тампоны и пластырь. С моей спиной доктор разобрался довольно быстро.
— Можете ложиться, — сказал он.
Я лег и она укрыла меня одеялом.
— Пойдем, — сказал он и повел ее из комнаты. На пороге обернулся и без тени улыбки произнес:
— Прощайте.
— Всего доброго. Спасибо, — сказал я.
Я сказал это искренне. Ведь он-то действительно ни в чем не был виноват. В отличие от всех нас.
Доктор плотно закрыл за ней дверь в комнату и я уже больше ничего не мог толком разобрать, кроме еле-еле доносящегося из прихожей глухого бормотания.
Ватно хлопнула входная дверь.
Она появилась на пороге комнаты. Приостановилась на миг, потом решительно и ловко стала собирать постельное белье с раскладушки. Я следил за ней. Она вынесла белье, матрас. Стала собирать раскладушку. Встретилась со мной глазами, но ничего не сказала. Вынесла раскладушку и недолго погрохотала ею в коридоре.
Вернулась, села — напротив меня в кресло. Помолчала, старательно не глядя на меня. У нее вообще была привычка смотреть на собеседника как-то вскользь: вроде на тебя, а вроде бы и не на тебя.
— Сережа… Сергей Иваныч, то есть доктор… Он сказал, что самое серьезное уже позади. Но еще требуется как минимум неделя покоя. Никаких физических нагрузок, — сказала она. — А потом… В общем, вы практически здоровы.
— Я завтра же уеду, — сказал я. Помолчал. — Спасибо вам за все.
Это прозвучало весьма двусмысленно и я внутренне покривился за ляпнутую мной глупость.
— Нет, — покачала она головой. — Неделя.
Я помолчал. Отвернулся, уставился на потолок и с усилием — для себя — сказал:
— Простите меня, Оля, если сможете. Простите.
Я не слышал ни звука. Она молчала и никак не отреагировала на мои слова. Я медленно повернул голову и встретился с ней взглядом.
В нем не было равнодушия, в ее взгляде; но он был какой-то отрешенный, спокойный и мерцающий. И еще я не прочитал в нем ожидаемой мной ненависти.
— Бог простит, — сказала она как-то устало. — Чего у меня-то просить… Я не Бог.
И в этот момент пронзительно затрезвонил телефон. Раздались два звонка и он умолк. Она внимательно смотрела на телефонный аппарат. Он снова ожил. Еще два звонка — и только тогда она сняла трубку.
— Я тебя слушаю, Сережа, — сказала она.
И тут же выражение ее лица резко изменилось.
— Извините, я перейду в другую комнату, что-то здесь сигнал плохо проходит, — сказала она и быстро вышла, закрыв за собой дверь.
Я посмотрел на другую телефонную трубку, лежащую неподалеку от меня на автоответчике. Чего и говорить, искушение было просто гигантское. Я даже было потянулся к трубке, но вовремя отдернул руку, словно она уже вошла в комнату и застукала меня за этим непристойным занятием.
— Подонок, — прошипел я сам себе.
Вместо трубки я взял из пачки, валявшейся рядом с автоответчиком, сигарету. Поискал глазами зажигалку. Ее не было. Я, покряхтывая, поднялся, доплелся до письменного стола. Рядом с компьютером обнаружил спичечный коробок с этикеткой какого-то голландского отеля. Прихватил помимо коробка и девственно чистую пепельницу, вернулся и сел на диван.
Первая затяжка была подобна нокдауну.
Меня словно ударом кулака отбросило к твердой спинке дивана, я нечаянно задел рану и зашипел от боли, закашлялся. Перед глазами все поплыло. Я согнулся в три погибели, продолжая кашлять, разбрызгивая слюни и сопли.
Сигарета внезапно исчезла у меня из пальцев.
— Вы что, спятили?!
Она стояла передо мной, разъяренная, как фурия.
— Немедленно ложитесь! Я кому говорю?! Немедленно!
Я заполз под одеяло, судорожно откашливаясь. Она была уже одета — плащ, высокие шнурованные ботинки, длинный, замотанный вокруг шеи шарф.
— Вы что же, уходите? — сипло пролаял я.
— Ухожу. Я не надолго. Лежите. Через час температуру обязательно померяйте. И вот что: ни на какие телефонные звонки не отвечать. Ни на какие, вы меня слышите? К двери не подходить, никому не открывать, хоть сам папа римский придет! И не курить!
Последнюю фразу она произнесла, уже стоя в дверях.
— Постойте, — вымолвил я. — Что-то случилось? Что?
Она не ответила. Мелькнула пола плаща, простучали каблуки и прощально бухнула дверь.
Глава 28. ПАЛАЧ.
Я неслась с включенным дальним светом и бело-желтые лучи фар моей «хонды» судорожно плясали по выбоинам хронически разбитой питерской мостовой. Я долго вертелась по слабо освещенным, пустым почти в это время улицам, пробираясь по Васильевскому к Гавани. Все улицы в округе, как нарочно, были перерыты, в самых неподходящих местах в свет фар попадала бело-красная блямба «кирпича». Крутя баранку, я почти в голос материлась — времени у меня было в обрез. Но я не могла опоздать — это было исключено. И я не опоздала.