Палачка
Шрифт:
Влк крепко прижал к себе любимую — его огромная ладонь целиком накрыла ее маленькую грудь. С непередаваемым наслаждением он ощутил, как под его рукой затвердело крошечное жальце, и в ту же секунду поймал проникновенный, теплый взгляд Маркеты. Милая! — ответили его глаза. — Благодарю! Я тебя тоже не забуду! Он страшно возбудился, представив, что когда-нибудь Лизинка уедет в командировку, или будет сражаться с «кавалерией», или отправится рожать его сына, и тогда он снова сможет ласкать тонкое и прохладное тело своего Марка.
Gaudeamus igitur.
juvenes dum sumus… повторяли ребята. А что, если, неожиданно размечтался Влк, в какой-нибудь жаркий вечер, когда они все трое будут расхаживать по дому в неглиже, он в порыве страсти обнимет их обеих? Ведь когда Лизинка будет принадлежать ему не только перед Богом и людьми, но и перед официальными органами, когда она обживется у него, исчезнет необходимость продолжать "ложь во спасение"! Почему бы тогда ему и обеим любящим его женщинам не заняться всем вместе любовью?!
Nestor, Doktor, Prk i Ones.
ecce, hic sunt poprawczones!
[(искаж. лат.) — Нестор, Доктор, Прок, Нинсот — //Палачи.
все первый сорт!]
распевали ребята; тут Влк заметил, что губы пани Люции так и остались приоткрытыми с того момента, как от них оторвались его уста, и что в ее прищуренных глазах не презрение, а наоборот, мольба. Силы небесные! — воскликнул он мысленно, да ведь и эта ко мне неравнодушна! Словно пелена спала у него с глаз: он увидел молодую женщину с потрясающей фигурой — мировые стандарты, наметанным взглядом определил Влк: 90–60 — 105, плюс-минус сантиметр (она надела модное французское платье и наконец-то попала в самую точку). В следующий миг до него дошло, какой же неудовлетворенной должна быть эта пылкая женщина рядом с аскетичным доктором Тахеци, и его от низа живота до самого мозга пронзила идея, осветившая, как неоновая вспышка над вратами рая, магический треугольник из: 1) женских прелестей пани Люции, 2) мальчишеской стройности Маркеты, а над ними 3) девической красоты Лизинки. А в центре треугольника стоял он, едва решаясь задать себе довольно-таки эксцентричный — хотя он уже ответил положительно — вопрос: а почему бы мне и не иметь всех троих?!
— Vos habe-ebi-it huuu-uu-mus! [88]
Парень в третий раз блевал в туалете, который решили отдать в его распоряжение, сменив табличку «ХОЗЯЕВА» на «ШИМОН», а его отец храпел на гильотине, откуда убрали останки «Дуйки» — женщины, потому что в эту ночную пору тюрьма была заперта, о чем всех предупредили заранее. До пяти оставалось каких-то три часа. Когда Влк, разгоряченный танцем с пани Люцией — она и думать забыла о всех проблемах, дважды подряд убедившись, что способна достигать с будущим зятем желанного берега даже на танцевальном паркете! — отодвинул шторы и приоткрыл окно, он увидел полоску зари над противоположным крылом здания и свет в зарешеченных окнах: когда в тех помещениях кто-то был, свет вообще не гасили; за окнами находились — и через неделю там предстояло дебютировать Альберту — "комнаты ожидания"; он услышал и первый птичий щебет — сигнал к началу утреннего концерта. Вечеринка достигла наивысшей точки — когда даже пуля, выпущенная вверх, потихоньку замедляет полет, покорившись власти земного притяжения. Несмотря на фантастическое количество выпитого — Доктор, покидая их, внес свою лепту, позвонив Нестору, и тот еще до закрытия тюрьмы прислал два ящика полусухого шампанского, — а может, именно благодаря этому голова у него была легкая, как воздушный шар, и мысли были легкие-легкие.
88
(лат.) "Vos habebit humus" — "Вас земля поглотит". Перифраз строки из «Gaudeamus»: "Nos habebit humus" — "Нас земля поглотит". Смысл строки изменен, наверное, с учетом специфики палаческой школы: палач обращается к приговоренному
Он не сдержал улыбки, когда Карличек, целую ночь практически не отходивший от электростула — разве что откупоривать бутылки, — принялся отрезать очередной ломоть свинины, меж тем на физиономии его можно было прочесть: видит око, да зуб неймет. Влк довольным взглядом обвел ребят — они опять играли в «мясо», правда, без Шимона, но зато к ним присоединились родители. Если сам Влк оставался таким, каким его сформировала — а заодно и деформировала! — бурная эпоха, то это поколение было уже совершенно иным: без предрассудков, без готовности перед кем-то преклоняться, без сантиментов, а потому и без тех сомнений и комплексов, которые так осложняли его жизнь. Конфликт поколений, борьба идеологий, соревнование мировых систем были для них не более чем игра пузырьков в шампанском; для них уже не только schola ludus, [89] но и весь мир был игрой, большой игрой в «мясо», и в ней действовало единственное правило: удержаться в круге.
89
обучение игрой (лат.) — одна из педагогических систем
Он с удовольствием смотрел и на инженера Александра, собирающего гарроту: тот еще до наступления полуночи разобрал ее по гаечкам, чтобы подобраться к сорванному винту, — его раззадорили те знаки внимания, которые оказывала ему Маркета в течение всего вечера. С еще большим удовольствием Влк наблюдал за доктором Тахеци, держащим поднос с гайками и винтами; между этими двумя людьми, кажется, установилось перемирие, а там уж рукой подать и до полного мира. С некоторым беспокойством Влк заметил, как у самого эшафота, не обращая ни малейшего внимания на происходящее, доверчиво склонились друг к другу белая и черная головки двух женщин, образующих основание его треугольника. Их сближение подтверждало перспективность его геометрических построений; но вот уже часа два подряд он не мог избавиться от ощущения, что Маркета питает к черной головке, равно как и к золотой — он дважды замечал, что она гладит Лизинку с той же страстностью, с какой, бывало, гладила его самого в «ванный» период их жизни, — нечто большее, чем простое дружелюбие; в ней словно рухнул какой-то барьер, освободив ее не только от официальных уз, но и из плена его и даже ее собственной личности. Как бы она тех двух — замигала в нем красная лампочка — у него не перемани… Он расхохотался: куда это его завело приятно утомленное воображение?! А где же… Он протер глаза — и увидел сквозь сигаретную мглу свою.
Лизинку. Опершись на ВЛТАВу, она разглядывала Шимсу. Влка потянуло к ней — еще раз дать ей почувствовать свою близость и самому насладиться ее близостью. Он подошел, уселся прямо на аппарат и обвил рукой ее шею — бедняжка Машин, у тебя не было шансов! Словно предугадывая все тот же вопрос, она покачала головой.
Внезапно, будто кто-то подтолкнул его, он взглянул на часы и изумился: было двенадцать минут третьего! Ровно неделю назад негромкий выстрел пижамной пуговки ознаменовал начало новой эпохи в его жизни. Он уже не сомневался, что с ходу, первым залпом сумел отразить атаку этой чертовой «кавалерии», уже разбившей наголову один его брак, и спасти капельку надежды, превращавшуюся теперь в плод, из которого в первый весенний день — это можно предсказать с точностью до минуты! — вылупится великий крошечный человек: сначала утеночек-палаченочек, потом чертенок-палачонок и, наконец, красивый, воспитанный, образованный молодой палач; ему он вверит свои воспоминания и мечты, свое дело и планы. Влку пришлось сделать над собой усилие, чтобы не наброситься на Лизинку с поцелуями. Вместо этого он растянулся на темно-красной поверхности ВЛТАВы, а когда она удивленно обернулась к нему, попросил полушутя-полусерьезно:
— Запри-ка меня!
Он несколько раз оставался с ней после уроков в кабинете, чтобы научить ее управляться со ВЛТАВой, пока не удостоверился, что во время демонстрации аппарата, которая должна состояться на торжественном открытии второго набора — Боже мой, уже завтра ему и Альберту предстоит начинать вступительные экзамены! — ни у кого не возникнет сомнений в ее соавторстве. Поэтому он здорово испугался, когда под ним разошлись половинки стола: по рассеянности, которая объяснялась усталостью, Лизинка нажала не на ту кнопку. Зато он обрадовался, когда она с виноватым видом — Господи, какой она, в сущности, ребенок! — исправила оплошность: половинки вернулись на прежнее место, лишь слегка прищемив ему воротник пиджака (она схватила меня, как бабочку-адмирала!). Со второго захода она уже ничего не напутала, и три стальные (надо бы их выкрасить в белый, черный и золотой!) манжеты обхватили его щиколотки, бедра и шею.
Неожиданно для них обоих раздались аплодисменты, больше, правда, похожие на хлопанье голубиных крыльев — все-таки сказывалась общая усталость, — но тем искреннее они прозвучали. Учитель и ученица не заметили, как почти все присутствующие обступили их, оживленно обсуждая работу Лизинки. Но девушка, словно не она находилась в центре всеобщего внимания, стояла рядом, держа руку на пульте управления ВЛТАВы, и не сводила глаз с Шимсы. Она тихо сияла.
— Лизинка, — попросил Влк, слегка приревновав ее: чрезмерный интерес к лжедоценту казался ему неуместным, — скажи и ты что-нибудь!
— Он у меня, — умиленно произнесла счастливая Лизинка, — даже не перднул!
ПРАГА — САЗАВА 1972–1978.