Палачка
Шрифт:
— Да, — отозвался он в трубку, не разобрав сразу, что стучат в дверь.
Вошел Карличек и щелкнул каблуками. Влк резким жестом велел ему молчать, хотя это оказалось лишним: «Стас», разинув рот, уставился на Маркету — ни дать ни взять бабочка-блондинка (Влк в который уже раз похвалил себя за осторожность, благодаря которой никого и никогда не впускал в заповедный уголок своей жизни — кроме Шимсы, вспомнил он, но тот уж теперь наверняка не проболтается).
— Вы слушаете? — возник Доктор.
— Д-да… — запнулся от неожиданности Влк.
— Через полчаса буду на обычном месте!
Не подвел, отлегло у Влка: где бы он ни проживал, но встречу, как и прежде, назначил перед погребком в начале «полицейской» улицы.
— Отбой, — резко сказал
Влк размеренно и четко сформулировал приказание и велел Карличеку, по заведенному обычаю, трижды повторить его.
— Двигай! — отослал он его дружелюбно.
— Слушаюсь, шеф… — отчеканил Карличек; тут его пострадавший в бесчисленных нокдаунах мозг поднатужился, и он, продравшись сквозь завалы несущественной информации, передал Влку, правда, в сокращенном варианте, то, что ему поручили:
— Вас уже ждут. Тот поросенок и Самец. После чего торопливо удалился. Влк не понял, что он сказал, да и не очень-то пытался. Он был целиком поглощен происшедшим, и его душа возликовала: Vonasek est mort, vive le Docteur! [86]
Еще через минуту пани Люция Тахеци напрочь забыла старательно вызубренный спич; тщетно напрягала она память и в конце концов была рада, что сумела выкарабкаться не осрамившись.
— Желаем вам, — скомкала она концовку, — долгого, успешного и скорого здоровья!
86
Вонясек умер, да здраствует Доктор! (фр.)
Она сгорала от любопытства, кто та экстравагантная дама позади Влка? Романтический наряд и светлые волосы позволяли отнести ее к тем женщинам, которые с юных лет стараются выглядеть более зрелыми, подчеркивая свой пылкий темперамент. Но удовлетворить жгучее любопытства было просто невозможно, так как Влк, пожав руку стоявшему в одиночестве Альберту, принялся беседовать поочередно то с одной, то с другой семьей. Его спутница, которую он всякий раз представлял так невнятно, что пани Люция не могла ничего разобрать, одаривала каждого ученика и его родителей очаровательной улыбкой, а потом держалась в сторонке, не говоря ни слова. На самом же деле все это время она незаметно наблюдала за.
Лизинкой. Больше всего Маркета была довольна тем, что она привела себя в порядок и принарядилась, а главное, что в свое время приняла предложение Влка: только теперь она по достоинству оценила его великодушие. Взглянув на нежную прелесть Лизинки, подпорченную пока что одной-единственной, насколько ей известно, и притом тщательно скрытой колотой ранкой, она невольно удивилась, как это Влк до сих пор — да какое там! с такой страстью, будто впервые! — мог спать и с ней, с Маркетой. Девушка так ей понравилась, что она с трудом подавила желание подойти и притронуться к этому — Маркете даже почудилось дуновение раскаленного эфира — материализованному сиянию. А ведь я смогу, восхищенно представила она, причесывать ее! И даже (она дала простор своей фантазии) купать ее — она вспомнила просторную, заполненную водой ванну, в которой (было время!) они с Бедржихом развлекались чаще, чем на ложе, — и сама с ней купаться! А что, если, и тут она впервые с того дня, когда ее атаковала «кавалерия», улыбнулась, я и впрямь — римский отрок?.. Первым делом Влк наскоро переговорил с Гусами. Окрыленный успехом, он наобещал им, что замолвит словечко перед комиссией и парня проэкзаменуют повторно. Гус-старший в свою очередь обязался заниматься с малым все лето, а если он не сдаст переэкзаменовку, то, согласился отец, ничего не остается, кроме как устроить сына — идея Влка понравилась ему из-за названия должности — кафилером. Прощаясь, Влк почтительно назвал Гуса-старшего кузеном, и старик был так польщен, что не мог сдержать слез.
Разговор с матерью близнецов и их отцами — формальным и настоящим — состоял из сплошных комплиментов. Влк хвалил ребят, а семья — школу. При этом он услышал то, что и ожидал: оба отца — и судья, и прокурор — только-только пошли на повышение и предполагали, что с началом их работы на новом месте значительно возрастет число смертных приговоров. С какой стати, сказал судья — а прокурор кивнул, — такая крупная область должна ждать, пока кто-то в центре любезно выкроит для нее время? И почему бы, спросил прокурор — а судья согласился, — ей не заиметь собственных исполнителей, которые знают местные традиции и чтут обычаи? В употребленной им форме множественного числа сквозил намек на близнецов. Страха лишиться куска хлеба Влк не испытывал — он испытывал удовлетворение, ведь прежде всего он педагог.
Беседа с Казиками получилась самой что ни на есть задушевной. Франтишек не провалился, но и не блеснул, так что обсуждать было в общем-то нечего, тем более что отец заранее подобрал для него в своей тюрьме местечко библиотекаря: раз в неделю совершать обход камер, собирать книги, перетасовывать их и снова раздавать; учет примитивный — одна штука на голову. Отныне, когда бы Влк ни прибыл на Акцию, подручный всегда будет тут как тут. Это натолкнуло Влка на мысль для начала размещать подобным образом и будущих выпускников, пока экспорт не наберет обороты. Как повелось на «точках», они рассказали друг другу парочку анекдотов — соленых (Казик-отец) и приличных (Влк), пани Казикова пригласила Влка с супругой пожаловать на тюремный бал, и они расстались самым дружеским образом.
— Сломи шею! — шепнула Маркета перед последней остановкой, и Влк в который уже раз мысленно поблагодарил ее за то, что она оставалась верной союзницей в самых скользких ситуациях, когда без ее поддержки ему пришлось бы туго.
Пани Люция была взвинчена до предела: собирая семью в кучку — отец топтался рядом, а дочь она подозвала кивком головы, — она обнаружила, что куда-то задевался муж. Оба помещения оказались преобразованными в большой зал, он легко просматривался, и доктор Тахеци вскоре нашелся: он сидел в кресле газовой камеры, наблюдая из этого своеобразного убежища за всем происходящим, словно в немом кино, и размышлял. Это не помешало ему разглядеть знаки, подаваемые тестем, и подоспеть к своим как раз вовремя.
— Вам, мадам, — сказал Влк пани Люции, церемонно поцеловав ей руку, — я хотел бы сегодня принести множество благодарностей, но начну с благодарности за вашу речь, которая так меня взвол… Ах, — он с виноватым видом остановился на полуслове, — я не представил вам… впрочем нет, если уж соблюдать правила хорошего тона, то надо сказать: я не представил вас, — он слегка развернулся в сторону Маркеты, и сердце у него, как неделю назад за границей в отеле, забилось где-то у самого горла, ибо наступил момент истины, тем более рискованной, что она основывалась на лжи, пусть даже лжи во спасение; когда он во вторник ночью на Лизинке, а утром — на Маркете окончательно осознал, что не может жить ни без той, ни без другой, он напряг все свои умственные способности, и теперь ему предстояло узнать, правильно ли он ответил на ключевой вопрос: какой женщине уступят часть своих прав на него новая жена и новая теща, — моей матери.
— Влкова, — сказала Маркета Влкова, обнажая прекрасные зубы — ей никогда не было нужды обращаться к стоматологу. — Друзья называют меня Маркетой, и я уверена, — говорила она, обращаясь к пани Люции и с элегантной небрежностью подавая руку для поцелуя ее отцу и мужу, — мы станем друзьями, ведь нас связывают столь дорогие нам обеим существа!
Пани Люция мгновенно поняла, что ошиблась: романтический наряд, цвет волос, удачно скрывающий седину, зубы, явно вставленные где-нибудь за границей, — все это недвусмысленно изобличало стремление пожилой дамы изо всех сил молодиться, обманывая беспощадный возраст. Растроганная своей догадкой, она шагнула к Маркете и, просияв, обняла ее. Она коснулась плоской груди — так эта псевдо-Гарбо, в сущности, ехидство сменилось умилением, старушка. Надо бы стать ее наперсницей, решила она — вот путь к нему.