Паланг
Шрифт:
Отец решил поселить щенка в дальнем конце двора – на цепи у отхожего места.
Анвар возмутился.
Они спорили, стоя возле умывальника, а Паланг сидел между ними, задрав голову и озадаченно поглядывая то на одного, то на другого.
– Да перестань! – сердито говорил отец. – Это собака! Понимаешь? – собака! Что за глупость! Может, ты и баранов в дом потащишь?!
Мать тоже ворчала:
– Вечно у тебя какие-то фантазии! Выдумщик какой! Все смеяться будут…
– При чем тут бараны?! Почему смеяться?! Собаки людей спасают! На границе служат! – совсем по-детски
Давайте вот здесь поставим ему будку, у ворот! Ну пожалуйста! И не будет никакой грязи, обещаю!
В конце концов именно мама сказала какие-то совсем, казалось бы, незначительные слова, но почему-то именно после них отец с досадой махнул рукой – и согласился.
Их неказистый дом пристроился на окраине большого кишлака Сари-Санг, прихотливо разбросавшего свои сады и кибитки на пологом предгорном склоне у обрыва к реке. Внизу вдоль берега петляла асфальтированная дорога. Если смотреть на нее от школы, то грузовики и легковушки, что мчались влево, часа через два должны были скатиться в дымную котловину Хуррамабада. Те же, что ехали вправо, готовились встретиться с перевалами и серпантинами Памирского тракта.
Анвар рос обычным деревенским мальчишкой. Или не совсем обычным, что ли… Короче говоря, из тех, которым окрестности родного села представляются целокупной вселенной и никакой дальний мир не соблазнит покинуть этот, свой и близкий.
Он никогда не бывал в Хуррамабаде и равнодушно выслушивал восторженные рассказы о чудесах большого города. В райцентр попадал считанные разы. Пыльные перекрестки заштатного городка, более всего похожего на непомерно разросшийся кишлак, наводили на него смутную тоску. Вернувшись домой, он чувствовал облегчение.
Здесь все было знакомым, близким.
Дорога повторяла изгибы речного берега, а потом пряталась за крутой лобовиной горы Шох. Если обогнуть гору поверху, попадешь в соседний кишлак – Хавар. Первое перед горой ущелье называлось Дровяным.
Забиравшаяся по нему тропа выбегала в конце концов на широкое плато, заросшее дикими садами. Осенью туда ходили за хворостом и сладким боярышником. Весной поверх свежей зелени кипела розовая и белая пена сумасшедшего цветения, ветер нес запах, от которого пьянели даже ослы. Окрестные склоны были сплошь покрыты лопухами кисло-сладкого ревеня. Чтобы накопать сахарного корня солодки, нужно было держать путь за ручей Сиёруд. Тюльпанов больше всего было на Гульдаре. А самая крупная фисташка росла в урочище Шодхарв.
Собственно говоря, так и горожанин живет. Он знает, за каким углом расположена булочная, а за каким – аптека; где можно купить свежий хлеб и в какой сберкассе не бывает очередей.
Вот и Анвар свободно распоряжался близкими и дальними окрестностями своей скромной родины, которую не разглядишь на школьном глобусе, – хоть бы даже на взгляд пришельца они и представляли собой совершенно дикие места.
Между прочим, построить будку – это дело оказалось совсем не шуточным. Во-первых, досок в ту пору уже было днем с огнем не достать. А во-вторых, кто позволит расходовать хорошие доски на подобные пустяки, когда того и гляди
Пораскинув мозгами, Анвар направился на машинный двор.
Машинным двором, то есть рыжими остовами нескольких полуразобранных сельхозагрегатов, торчавшими из бурьяна, и кирпичным ангаром с вечно распахнутыми и покосившимися воротами, командовал дядя Шукур. Горячо рассказав о своих надобностях и выслушав слова столь же горячего дядиного неодобрения, Анвар выклянчил-таки у него разрешение снять с разбитой техники пару-другую моторных кожухов.
– А раис спросит, что я ему скажу? – упирался дядя Шукур.
– Дядя! – убеждал его Анвар, молитвенно прикладывая руки к груди.
–
Зачем раис будет об этом спрашивать, когда вы сами мне только что сказали, что эта сеялка уже двадцать лет поломана и никто ее никогда не починит, потому что нужных запчастей сто лет не делают!..
Чертыхнувшись, дядя Шукур позволил ему воспользоваться инструментом.
Вооружившись парой чурбаков и кувалдой, Анвар расколотил кожухи в более или менее ровные листы. Семь раз отмерив, навертел в них дырок
(дядя еще даже помогал, придерживал, чтобы не елозили под сверлом).
Потом набрал прямо с пропитанной соляркой земли ржавых болтов и гаек, тех, что подходили друг к другу, и свинтил заготовленные части. Пришлось, конечно, и еще раз кувалдой маленько пройтись.
Готовая конура выглядела так, будто жить в ней должна не собака, а, скажем, мотоблок или газонокосилка. Но, как говорится, в какой пиале ни подай, лишь бы чай был хорош. Анвар выпросил у матери старый, совсем рваный отцов чапан, постелил, и в итоге Паланг замечательно в этой железной будке устроился. Правда, когда вырос, то, бывало, по ночам, ворочаясь, все же немного погромыхивал.
А вырос он как-то очень быстро. Не успели оглянуться, а щенок уже превратился в молодого мощного пса – веселого, добродушного, с яркими, всегда смеющимися желто-карими глазами.
– Паланг! – звал Анвар.
Анвар с ребятами за алычой – и Паланг рядом, Анвар с дядей Шукуром на рыбалку – и Паланг здесь, берет дядя Шукур Анвара с собой за куропатками – и Паланг следом, Анвар за хворостом – и Паланг с ним…
Анвар любил ходить за хворостом.
Если из-за горы Шох приходила большая туча, то на следующий день в потревоженном бурей горном лесу набрать две вязанки дров ничего не стоило. Анвар привязывал осла к дереву, а сам садился на краю обрыва. Паланг ложился рядом.
С края плато открывался головокружительный вид. Голубые склоны дальних гор, белые шапки ледников на вершинах, синее небо, по которому порой скользили вспененные до пронзительной белизны облака.
Поблескивающее лезвие реки рассекало узкую долину, а по серой бечевке дороги ползла рыжая букашка грузовика. Игрушечные кубики кишлачных кибиток выглядывали из курчавой зелени, и в одном из этих кубиков он родился и вырос…
Что-то занималось в душе, грело, волновало, томило, хотелось найти слова, чтобы рассказать об этой красоте, – и они находились, наворачивались на язык: новые, звучные, неслыханные прежде слова!..