Паломничество на Синай
Шрифт:
За крепостными стенами на юге полого нисходит в долину растрескавшийся склон Хорива, покрытый густой лиловой тенью. От восточной стены по склонам гор поднимается дорога на Хорив-Синай. С севера заслоняет небо Джебель-Деир — Монастырская гора или гора Святой Епистимии с еще озаренными гребнями и крутыми обрывами, — скалы ополчились окрест, защищая от пустыни оазис жизни преизбыточествующей.
Пока я поднималась по лестнице на верхний ярус, что-то знакомое удавливалось боковым зрением, и переведя взгляд из горной дали на ближайший предмет, я обнаружила старинный русский шрифт по краю колокола: «…усердием Павлы Ивановны». Обойдя по кругу огромный бронзовый позеленевший колокол, прочитала и всю строку: «Вылит сей колокол в Москве на заводе Димитрия Самгина. Весу 24 пуда». И ниже, помельче: «1870 года июня 27 дня в Синайскую обитель ко храму Св. Великомученицы Екатерины усердием Павлы Ивановны Моисеевой». Другой колокол, весом в 12 пудов, отлит на том же заводе «старанием Стефана».
Кругами обошла я девять больших и малых колоколов, и совсем нечаянную радость доставила мне — встреча с «почетным гражданином Иваном Ивановичем Рыжовым» из Харькова, бесфамильными Даниилом, Михаилом и Феодосией, Агнией и Марией, купно помянутыми за здравие и за упокой.
Русские колокола, иногда доставленные волоком, на руках усердных богомольцев, озвучивают благовестом Святую землю. Но трудно представить, как эти двадцатипудовые колокола прибыли за тысячи верст на Синай, как везли их по железной дороге, потом на пароходе… А дальше, от Эль-Тора, последнего порта на Суэцком канале, по песчаной пустыне, по горным ущельям…
Помяни Ты Сам, Господи, названных и безымянных, почетных и бесфамильных соотечественников моих, прошедших под зноем аравийского солнца, с опасностями от сарацинов, с запасом черных сухарей, с жаждой приблизиться к Тебе этим путем, узким и каменистым, с радостью о благовесте Твоем в дальней чужой земле…
Сделай так, чтобы теперь они снова услышали его на всей своей земле.
Неопалимая купина
После литургии отец Михаил, секретарь монастыря, проводит меня по безмолвному и погасшему храму.
План базилики был бы вполне традиционным: прямоугольник с выступом алтарной апсиды и пятью изолированными приделами вдоль каждой стены. Но два из них — святого Иакова, брата Господня, и Сорока синайских и раифских мучеников — выдвинуты на восток дальше, чем главный алтарь, и соединены полукруглым выступом еще одной апсиды. Из придела Сорока мучеников мы подходим к этому внутреннему алтарю за главным алтарем, сокровенному, как Святое святых древнего Иерусалимского храма, куда только раз в год входил первосвященник.
Страшно переступить порог и войти в соприкосновение с одним из событий, определивших священную историю человечества.
На иконе над входом Моисей снимает сандалии перед Неопалимой Купиной.
Однажды провел он стадо далеко в пустыню, и пришел к горе Божией Хориву.
И явился ему Ангел Господень в пламени огня из среды, тернового куста. И увидел он, что терновый куст горит огнем, но куст не сгорает.
Моисей сказал: пойду и посмотрю на cue великое явление, отчего куст не сгорает.
Явлением вечности разрывается медленнотекущий поток времени — Бог рассекает его жезлом Своим, чтобы направить в новое русло. Но пока это скрыто от Моисея, он хочет только рассмотреть таинственное явление.
И каждый иконописец по-своему пытается его разгадать.
Куст горит длинными огненными лентами, какие бывают от горящего красного дерева или сухой туи. На другой иконе того же XIII века, перед которой мы остановились раньше, ветки и листья Терновника у ног Моисея просвечивают изнутри золотым огнем, окруженным огнем красным, будто бы меньшего накала. На мозаичном изображении на парусе стены перед сводом главного алтаря темная зелень куста расцвечена яркими вспышками, красными, золотыми, фиолетовыми. И это напоминает рассказ очевидца о том, как сходит Священный Огонь в Великую субботу на Гроб Господень, мраморная плита покрывается белыми и голубыми искрами, еще не обжигающими, и патриарх Иерусалимский собирает их ладонями и зажигает первый пучок пасхальных свечей…
Господь увидел, что он идет смотреть, и воззвал к нему Бог из среды, куста, и сказал: Моисей! Моисей! Он сказал: вот я!
И сказал Бог: не подходи сюда; сними обувь твою с ног твоих, ибо место на котором ты стоишь, есть земля святая.
И сказал: Я Бог отца твоего. Бог Авраама, Бог Исаака и Бог Иакова. Моисей закрыл лице свое, потому что боялся воззреть на Бога.
Икона призвана явить лик, и лицо Моисея открыто и озарено огнем. Краем сознания проходит, что раньше, когда я читала об этом священном событии, в моем представлении Горящий куст занимал не нижний угол, а гораздо более высокое пространство: потому что не мог Моисей взирать — или в страхе не взирать — на Бога сверху вниз; потому что и подошел он, чтобы рассмотреть великое явление.
В условном иконном пространстве и горы лежат у ног пророка, но гора горой, а Богоявление — Богоявлением, и мне виделось Божественное пламя безусловно превосходящим предстоящего в изумлении человека.
Но вот монах переступил незримую черту. И я, сняв обувь, эту черту переступила, вошла в часовню и положила три земных поклона на святой земле.
Корень Неопалимой Купины обозначен круглым отверстием в мраморной плите, как в Вифлеемском храме место Рождества Христова. На ней сохранилась греческая надпись XIII века: «Помяни, Господи, раба Твоего, смиренного Гавриила Орипсая, архиепископа святой горы Синайской в Святой Купине». Плита покрыта серебряным щитом с чеканными иконами Горящего Куста и Преображения, Распятия, евангелистов, святой Екатерины и Синайского монастыря, и над ней подвешены три серебряные лампады с неугасимой посередине. Архиепископ Гавриил устроил над корнем и престол: на четырех мраморных столбиках над нижней плитой поднята его мраморная плита со сквозным барьерчиком вдоль края. Две свечи, напрестольное Евангелие, покров из парчи…
Только сама полукруглая ниша алтаря и золотая мозаичная полусфера ее свода с равноконечным крестом выделяют алтарь внутри часовни — нет ни иконостаса, ни завесы, лишь две высокие свечи в подсвечниках стоят на углах ниши, как два безмолвных стража. И необычно, празднично, светло покрыта вся ниша от пола до золотого свода кафельными плитками с голубым, белым и бледно-розовым цветочным орнаментом. Так непривычна неогражденность алтаря, его ужасающая близость и открытость, что малое пространство часовни кажется в него включенным, словно вся она — единый алтарь, и мое присутствие здесь непозволительно. Так Иаков увидел лестницу и Ангелов, восходящих по ней на небеса, и Господа на ее верху:
…Истинно Господь присутствует на месте сем; а я не знал!
И убоялся, и сказал: как страшно сие место! Это не иное что, как дом Божий, это врата небесные.
— Корень выходит под стеной апсиды… Посмотрите туда… — отец Михаил показывает на высокое окно слева над престолом.
За окном зеленеют ветки.
— Что там? — не решаюсь поверить я.
— Там Терновый Куст…
Если бы я знала раньше, что этот Куст существует не только условным кругом или иссохшим корнем под ним, как обозначено в Крестном иерусалимском монастыре место произрастания древа Креста, если бы могла предположить, что Куст живет почти три с половиной тысячелетия, теперь, когда я увидела его, это не произвело бы такого впечатления. Но я не знала и в первый момент не поверила.