Память бережно храним

Курцев Б.

У танка командира роты Курцева (под № 14) все еще что-то копошились. Старшина Соколов еще раз проверил диск курсового пулемёта, что-то долго колдовал, но остался доволен своей работой. Потом прикрыл робой лишнюю коробку с патронами – на этот шаг его толкнуло какое-то нехорошее предчувствие: точно такое он уже испытал перед боем при взятии линий Маннергейма. Тогда его крепко царапнул осколок снаряда.

– Товарищ старшина, – постучал нетерпеливо металлическим портсигаром по броне механик-водитель Новиков, – может быть, до прихода воентехника Горматина успеем перекусить?..

Но в это время к танку подошли лейтенанты Горматин и Кудряшов.

Лейтенант обошел танк, внимательно

разглядывая его, а душа Соколова в это время уходила в пятки, ведь если сейчас воентехник заглянет внутрь танка и увидит там под робой лишние патроны, то ему. Соколову, в лучшем случав «губа», а в худшем – дисбат.

Но лейтенант Горматин, подозрительно взглянув на старшину Соколова, вместе с Кудряшовым отправился осматривать другие танки. Это была последняя проверка боевой техники, её готовности к бою перед маршем. Соколов, облегченно вздохнув, вместе с Новиковым растянулся на брезенте, брошенном под раскидистым деревом. Ребята молчали, дымя папиросами. Над лесом словно застыли высокие белые облака, похожие на длинные гусиные перья. Солнце, несколько дней закрытое дождевыми тучами, словно старалось наверстать упущенное, после недавних дождей палило так нещадно, что даже в тени было невыносимо жарко.

Грузовики бензовозы, бронетранспортёры ушли, остались только танки, замаскированные сверху ветвями, и у каждой машины отдыхающий экипаж.

Горматин и Кудряшов, закончив осмотр роты, подошли к ребятам, сидящим на брезенте. В это время из-за деревьев показался командир роты Б.В. Курцев.

– Экипаж, встать! Смирно! – отдаёт команду Горматин. – Товарищ командир роты, – докладывает он, – рота готова выйти на манёвры.

– Вольно, – козырнул Курцев. Товарищи командиры, кто подавал рапорт на отпуск, всем отказано до особого приказа.

Ответом на эти слова было настороженное молчание. Каждый подумал, что, видимо, это подготовка не просто к манёврам, а, может быть, к войне. Но об этом никто не сказал вслух. В это время раздался сигнал, призывая батальон на обед. Дежурный по батальону лейтенант Сенник, выстроив батальон, скомандовал:

– Батальон! С песней! Прямо, шагом марш!..

Батальон бодро двинулся к столовой. Из первого ряда взлетел звонкий юношеский голос:

Броня крепка и танки наши быстры!..

И сразу же дружно и широко, под четкие шаги сотен сапог, грянула боевая песня:

Гремя огнем, сверкая блеском стали,Пойдут машины в яростный поход.Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин,И первый маршал в бой нас поведет!..

Под бодрые слова песни танкисты расправляют плечи, усталость словно улетучивается, глаза всех устремлены вперед, молодость берет свое, забыв все тревоги и волнения, танкисты радостно приближались к столовой, где их ждал вкусный обед.

Курцев подошел к капитану Мазаеву и начальнику штаба Сазонову:

– Товарищ капитан, разрешите обратиться?

– Обращайтесь, – разрешил командир батальона.

– Когда конкретно в мою роту поступят новые танки?

– Скоро, буквально днями, – твердо глядя в глаза Курцеву ответил Мазаев, – 32-я дивизия получила, там по два батальона полностью укомплектованы новой техникой. Теперь наша очередь.

Несколько успокоенный, Борис, козырнув, повел своих обедать. В столовой слышался смех, сыпались шутки, танкисты увлеченно обсуждали новые машины, каждый старался доказать, что он больше и лучше всех разбирается в новых «тридцатьчетверках». Бориса потянуло домой. Уже двое суток он не

видел Клаву. Но до вечера еще пришлось много и напряженно поработать.

На Западной Украина в мирных хлопотах и напряженном труде прошел еще один светлый июньский день.

В это утро, 20 июня 1941 года, Борис проснулся очень рано, будильник он не заводил, чтобы не разбудить жену, а просыпаться, когда ему было нужно, он приучил себя еще в училище. Приподняв занавеску, он посмотрел в окно, небо было уже совсем светлое. Сегодня у него выходной, спешить некуда. А завтра им с Кожановым опять предстоит дежурство: ему – по полку, а Алексею – по своему батальону.

– Так-так! Значит, сегодня отдыхаем, – он встряхнул своей пышной шевелюрой, взглянул на мирно спящую Клаву и, выскользнув в сени, взял рыбацкие снасти и вышел из хаты. На крыльце Борис с наслаждением потянулся, играя всеми мышцами молодого, сильного и тренированного тела. Сделав несколько гимнастических упражнений, быстро ополоснул лицо, шею, грудь, вздрагивая и отфыркиваясь от ледяной воды. Надев спортивное снаряжение, пошел на рыбалку.

Было то раннее утро, когда солнце еще не встало, но небо уже светлое-светлое, и на востоке разгорается, заполняя собой горизонт, розово-пестрая заря. Уже видна пышная корона просыпающегося солнца, а само оно еще прячется где-то за горизонтом. В селе встали только хозяйки, да рыбаки – любители тишины и покоя, который можно обрести только сидя на берегу тихой речки и глядя на ясную зелень садов и спокойные воды, в которых уже плещутся вышедшие на охоту щуки.

Держа в руках два удилища, Борис бежит по переулку, и за пятой хатой, утопающей в зелени сада, ему открывается вид с высокого берега на речку Вишню. От предгорья Карпат до реки Сан несет она свои чистые воды.

Внизу, у самой реки, чуть левее полоски камыша, Курцев увидел знакомую фигуру старика в соломенном бриле, надвинутом по самые уши. Он то и дело отмахивается от целой тучи мошкары, летавшей над ним и сидит не шелохнувшись, уставясъ на два поплавка из гусиного пера.

– Доброе утро, диду, – приветствуя старика, Курцев сбежал с крутого берега и подсел к нему.

– Добри день, добри день, сынку, – ласково ответил старик. Глаза его обрамленные сеткой мелких морщин, доброжелательно смотрят на парня. Густые седые брови, усы, отвисшие, как у запорожцев, поседели, и весь он напоминает старый сухой корень.

– Сидай справа, а закидывай оттуда, – показал дед Остап длинным узловатым пальцем на «окно» между зелеными широкими листьями водяных лилий, и подал ему жестяную банку с пареной кукурузой и коробку с червями, – поспешай, сынку, а то я ужо двоих выловив. Можа и тебе повезет, тьфу-тьфу-тьфу, – трижды сплюнул дед, подверженный, как и все рыбацкое племя, различным приметам и суевериям. Это не мешало ему наблюдать, как ловко управляется со снастями его молодой друг, советский командир, не то что польские или австрийские офицеры, для которых дед Остап даже человеком то не был: всю жизнь только и слышал от них «грязная свинья» или «быдло». И еще самое страшное в его жизни – это тот случай, когда на его дом в поселке Мостиска было совершено нападение с попыткой похитить его дочь Оксану. Его не было дома, и женщинам пришлось защищаться самим… Бандиты убили и жену, и дочь Оксану. Несчастье сломило деда Остапа. Случившееся так тяжело подействовало на него, что ему пришлось уехать из родного места в Судовую Вишню, и он никогда больше не бывал в родном поселке. Из-за такого страшного, сурового и беспощадного испытания дед замкнулся и старался избегать общения с людьми. Нет теперь польских панов – и слава Богу, – думает старик, – есть теперь у меня Борис, с которым можно поговорить и даже поделиться своим горем.