Память и мышление
Шрифт:
Не надо понимать меня так, что все дело у них только в регрессии от мышления к памяти. Я хочу лишь доказать, что наряду с разными другими патологическими явлениями у них есть, несомненно, и эта регрессия. Снижение нервного уровня у них проявляется также и в том, что память начинает занимать столь большое место, что этим нарушается логически правильная работа мышления. Насколько мне известно, до сих пор мало обращалось внимания на тот факт, что интеллектуальная деградация в этих сравнительно легких формах психических заболеваний — в сравнительно обычных неврастенических и психопатических явлениях — проявляет себя так же, как регрессия от мышления к памяти.
2. Регрессия к воображению.
Если роль памяти в выше разобранных явлениях обычно мало подчеркивалась, то более глубокая деградация мышления в воображение, аффективную память и автоматизм, наоборот, настолько била в глаза своей эксцентричностью, своим несоответствием здравому мышлению, что стала общеизвестной истиной в психопатологии. Поэтому здесь
Еще во времена Пинеля и Эскироля была уже ясна огромная роль воображения в образовании бреда, а в нашем веке Дюпре разработал целую «патологию воображения в связи с делириозными состояниями» [ 161 ] . Он различает три вида делириозных состояний: галлюцинаторный бред, интерпретирующий бред и бред воображения, бредовую мифоманию (delires d'imagination, mythomanie delirante). Профессор Дюпре и его ученик Логр показали, что наряду с галлюцинаторным и интерпретативным механизмом при образовании довольно большого числа систематизированных хронических делириумов может выступать имагинативная деятельность. У воображающего нет галлюцинаций, он не создает вовсе или создает мало интерпретаций, и однако он очень сильно бредит; он рассказывает другим и себе самому романы, с которыми связывает безоглядную веру. Речь идет чаще всего о бреде величия (романы плаща и шпаги, любовные, изобретательские и т. п.), редко о бреде преследования.
161
Е. Dupre. Pathologie de l'imagination et de Pemotivite. Payot. Paris, 1925, p. 90 etc.
Но Дромартюказал в своей работе о бреде интерпретации, что способ мышления интерпретантов чрезвычайно напоминает организацию примитивного мышления как в филогенетическом, так и в онтогенетическом ходе развития. Ссылаясь на «Логику чувств» Рибо, где доказывается, что примитивные рассуждения создаются из имагинативных элементов эмоционального происхождения и что только с течением времени рациональная концепция мира заступает место имагинативной концепции, а мышление утрачивает субъективный характер, становясь все более объективным, Дромар находит, что то же воображение играет основную роль у интерпретантов. «Их психология, по-видимому, превращается в общем в настоящие явления регрессии». Создаваемые интерпретантами мифы, огромная роль в их бреде символов, образов, весьма фантастических «аналогий» и т. п. вполне убеждают в том, что бред интерпретантов в основном продукт воображения [ 162 ] . Отсылая за детальным обоснованием этого тезиса к работе Дромара, я подчеркну лишь, что регрессия в воображение означает также в данном случае некоторое ослабление высшей памяти. Если у более легких психопатов и неврастеников, о которых шла речь в предыдущем параграфе, благодаря преувеличенно большой роли памяти имеется чересчур много «может быть», которые не выходят из их памяти, никак не могут быть забыты ими, несмотря на все доводы логического рассуждения, и требуют проверки действием, то у интерпретанта, да и вообще у делиранта, эти «может быть» совершенно забыты. Поэтому у него не предположения, а утверждения, не нуждающиеся в проверке.
162
См.: Dromard. Le delire ['interpretation. «Journal de Psychologies Paris, 1911.
Только поразительное упорствование в предвзятых теориях может [привести к] отрицанию, что здесь дело в ослаблении памяти. Делирант [ 163 ] , только что подаривший мне миллион, тотчас же просит у меня десять копеек на трамвай. Что это? Недостаток восприятия? Нет, он великолепно ощущает, что у него в кармане нет денег. Может быть, он не осмыслил свою бедность? А как бы он мог у меня просить денег, если бы не осмыслил, что у него их нет? Больше того, он жалуется мне, что родные не дают ему денег. Как же тогда можно говорить, что он не осмысливает? Нет, он просто не связывает возможности дарить миллион, не имея и десяти копеек. Но дадим ему эту связь, укажем ему на эту невозможность. Обычно он ответит на это какой-нибудь новой выдумкой, как это делает малютка, заявивший, что он может летать, когда вы укажете, что у него нет аэроплана. Но я добивался в разговоре с подобным делирантом иногда, что он как бы соглашался со мной, сконфуженно улыбаясь, в смущении замолкал и т. п. Но, что меня всегда поражало, это то, что он буквально тотчас же забывал это. Как ребенок, он неспособен к условно-разделительному силлогизму: «Я или миллионер, или нищий. Если я миллионер, я не нуждаюсь в десятикопеечных подачках, а если я нищий — я выпрашиваю их. Я выпрашивал их — значит...» Он, как и ребенок, не может все это вместе помнить, и забывает то одно, то другое. Кстати сказать, если внимательно присмотреться к бытовому поведению таких делирантов, то забывчивость их можно констатировать не только здесь, но и в ряде других областей жизни наряду с сохранившейся низшей памятью, например памятью-привычкой.
163
Делирант (от лат. delirium — бред) — психически больной, находящийся в состоянии бреда.
Третий вид бреда, по классификации Дюпре, — галлюцинаторный бред. В быту о переживающих, например, зрительные галлюцинации иногда говорят: «Он в беспамятстве». Это выражение содержит в себе много истины: находящийся в белогорячечном бреду, конечно, в беспамятстве в том смысле, что все высшие виды памяти деградировали, и никто, конечно, не скажет о нем, что он «в твердой памяти». Представьте, что у моих испытуемых в опытах с течением зрительных образов исчезло отношение к этим образам так, как оно исчезло у меня в рассказанном в одной из предыдущих глав эпизоде во время пневмонии. У них забыты различные «может быть», т. е. исчез вопрос о возможности и невозможности. В противоположность тем неврастеникам, у которых сомнение и потребность проверки чрезмерно гипертрофировались, представьте, у этих испытуемых совершенно исчезли сомнения, а значит, и потребность проверки. Несомненно, находясь в таком «беспамятстве», они отнеслись бы к своим образам как к галлюцинациям, так как и галлюцинанты нередко сознают, что это «мысленное видение», «не так вижу как стол», «внутреннее видение» и т. п.
3. Регрессия к аффективной памяти и привычным автоматическим движениям.
Здесь можно быть очень кратким, так как эти явления общеизвестны. Особенно психоанализ сделал многое для выяснения того, что фобии, непонятные антипатии, симпатии и т. д. объясняются биографией больного. Здесь мы имеем, с одной стороны, амнезию данного события во всем том, что касается высших видов памяти, а с другой — аффективную гипермнезию по отношению к этому событию.
Нет оснований ввиду достаточной выясненности вопроса останавливаться на нем. Но одно обстоятельство следует подчеркнуть. Фобии и т. п. явления в единственном числе встречаются скорее у более здоровых. У сильных же психопатов мы имеем обыкновенно обилие подобных явлений. Вот психопатка А. Б. Я гуляю с ней. Она боится идти по высокому мосту, хотя нет никакой опасности упасть. Она не любит клуба в данном учреждении, так как он под землей, и ей кажется, что не хватит воздуха. На вокзале она нервно закричала, когда оказалась в углу и вдруг путь из этого угла загородили на несколько минут лавкой. Если считать, что фобии, как это доказывает психоанализ, объясняются биографией больного, то следует сказать, что мы имеем дело с гипертрофированной, я бы сказал, с расторможенной аффективной памятью, с аффективной гипермнезией.
Еще меньше можно останавливаться на регрессии в автоматические движения, объясняемые биографией больного: так много было высказано уже раньше авторитетными исследователями убедительных предположений о таком происхождении многих подобных движений и поз, например у шизофреников. Наряду с выпадением высших функций мы видим здесь повышенную сравнительно с тем, что наблюдаем у нормальных людей, репродукцию прежних движений.
В заключение я еще раз должен предупредить, что психическая болезнь — явление очень сложное, и я максимально далек от того, чтобы сводить ее к вышеописанным явлениям регрессии от мышления к низшим стадиям памяти. Я хотел только доказать, что в этом сложном явлении имеет место и данное частное явление, которое до сих пор трактовалось скорее как ряд отдельных симптомов, а не система их.
Итоги
Больше ста лет назад Гегель писал: «В учении о духе и в систематизации интеллекта положение и значение памяти и понимание ее органической связи с мышлением составляет один из самых трудных пунктов, до сих пор мало обращавших на себя внимание». Эти слова сохраняют свое значение и до сегодняшнего дня: и сейчас проблема «Память и мышление» — одна из самых трудных в психологии, и сейчас на нее мало обращают внимания. Такое состояние проблемы не случайное. Эмпирическая психология, находясь под влиянием эмпирической философии, пренебрегала изучением мышления и не видела в нем его своеобразия, сводя его к тем же законам ассоциации, которым, по ее мнению, подчинена и память. Мышление как деятельность sui generis30 изучалось главным образом идеалистами, которые, отрывая мышление от памяти, тем самым делали свое изучение мышления бесплодным. Так мышление то почти отождествлялось с памятью, то резко отрывалось от нее. Экспериментальная психология, фактически стоящая на точке зрения ассоциационизма, со времени Эббингауза свела изучение памяти главным образом к изучению запоминания бессмысленных слогов. Менее всего это могло пролить свет на действительную человеческую память. Максимум, что это могло дать, — некоторое знание образования вербальных привычек. Не удивительно, что когда перешли к изучению образования привычек, то получили приблизительно те же закономерности. В результате становилось все более и более популярным сближение памяти с привычкой. Тем самым память очень сильно отдалялась от мышления. Но как раз в то время, когда, казалось бы, память почти отождествилась с репродукцией и привычкой, появилась работа Жане, резко противопоставляющая память репродукции и привычке. Память приписывалась только человеку, да и то не в самые первые годы его жизни, и не память-реинтеграция, а рассказ и т. п. объявлялись типичными проявлениями памяти. Но если предыдущее направление чрезмерно расширяло память, считая ее чуть ли не свойством организованной или даже всякой материи, то не является ли память у Жане скорее мышлением, чем памятью?