Память льда
Шрифт:
Провидец обернулся. — Я… разочарован, Тук Младший. Ты думал, что сможешь достичь своего волка — родича без моего ведома? Итак, сидящий внутри тебя готов к возрождению.
Внутри меня?
— Увы, — продолжал Провидец, — Трон Зверя свободен — ни ты, ни твой зверобог не сравнитесь со мной силой. Но пусть так — будь я невнимателен, ты смог бы убить меня. Ты лгал!
Это обвинение прозвучало как визг, и Тук увидел перед собой не старца, а маленького мальчика.
— Лжец! Лжец! И ты за это заплатишь! — Пророк бешено замахал руками.
Тука Младшего охватила боль, обвила железными полосами его тело
— Сломать! Разломать на куски, да! Но я тебя не убью, нет, не сейчас, еще долго — долго! Ох, посмотрите на его дерганья! Но что ты знаешь о настоящей боли, смертный? Ничего. Я покажу тебе, Тук Младший. Я научу тебя… — Он снова махнул рукой.
Тук обнаружил себя в кромешной тьме. Агония не слабела, наоборот, стягивала его все сильнее. Его всхлипы отдавались эхом в тяжелом, прокисшем воздухе. Он — он послал меня сюда. Мой бог послал меня сюда — и теперь я одинок. По-настоящему одинок…
Рядом что-то двигалось, что-то громадное, жесткая шкура скрежетала о камни. Ушей Тука достиг мяукающий звук. Он становился все ближе, все громче.
С диким визгом Тука обхватили кожистые лапы, сжали в удушающем, отчаянном объятии. Прижатый к жирной, но жесткой груди Тук обнаружил себя в соседстве с двадцатью или более трупами в различных стадиях разложения. Все они в страстных объятиях гигантских лап ящера.
В груди Тука лопались ребра. Его кожа стала скользкой от крови, но дарованное Провидцем исцеление все еще работало, сращивая и штопая ткани… только чтобы их снова рвали и ломали дикие объятия твари.
Череп наполнил голос Провидца: — Я устал от остальных… но тебя я буду держать живым. Ты достоин занять мое место в этих сладостных материнских ручках. О, она сумасшедшая. Потеряла всякое разумение, но остатки потребностей у нее еще есть. Естественных потребностей. Берегись, или она сожрет тебя, как делала со мной — пока я не стал таким грязным, что она меня выплюнула. Потребность, когда она чрезмерна, становится ядом, о Тук Младший. Великим растлителем любви — и она растлит тебя. Твою плоть. Твой мозг. Ты понял это? Началось. Дорогой малазанин, ты уже чуешь?
У него не было воздуха в легких, чтобы вопить, но обнимающие его руки почувствовали содрогания и сжались еще крепче.
Помещение наполнили голоса — тихие всхлипы Тука и его поработительницы.
Глава 13
В это время Войско Однорукого, возможно, было самым замечательным из порожденных Малазанской Империей армий, даже после истребления Сжигателей мостов во время осады Крепи. Собранные из разрозненных формирований, включая отряды из Семградья, Фалара и острова Малаз, Войско насчитывало 10000 солдат, из них 4912 женщин; 1267 солдат не достигали положенного призывного возраста в двадцать пять лет, 721 были старше тридцати пяти лет, остальные между этими возрастами.
Воистину необыкновенно. Но нужно еще отметить, что среди этих солдат были ветераны Виканских войн (см. Восстание Кольтейна), Аренского мятежа (с обеих сторон) и битв при Чернопсовом лесу и Мотте.
Как можно оценить такую армию? По ее деяниям; и то, что ожидало их в Паннион Домине, могло сделать из Войска Однорукого легенду, высеченную в камне.
К востоку от Салтоана —
Над высокими травами прерии вились мошки, зернистые черные тучи затемняли увядающую зелень. Волы мычали и ревели в ярмах, их глаза были покрыты скоплениями прожорливых насекомых. Майб видела, как ее соплеменники ривийцы носятся между животными, усталыми руками втирают в носы, уши и веки жир, смешанный с семенами лимонной травы. Эта мазь хорошо служила как бхедринам, так и громадным бизонам, вверенным ривийцам на попечение; слегка разбавленная версия служила и самим пастухам. Большинство из солдат Каладана Бруда также прибегали к этой едкой, но эффективной защите, тогда как тисте Анди казались нечувствительными к кусачим насекомым. Но сейчас тучи мошек были привлечены многочисленными рядами незащищенных малазан.
Еще один бросок через Худом забытый континент для этой усталой армии, чужаков, так много лет бывших незваными, проклятыми, вызывающими ужас. Наши новые союзники, в серых плащах, с флагами, чьи пустые полотнища провозглашают верность неведомо кому. Они идут за одним человеком и не требуют обоснования или причины.
Она натянула на глаза грубый вязаный капюшон — закатное солнце пробилось сквозь тучи на юго-западе. Майб 'маршировала' задом наперед, сидя на корме ривийской повозки, разглядывая растянувшийся обоз и малазанских солдат, его охраняющих.
Заслужил ли Бруд такую преданность? Он был полководцем, нанесшим Малазанской армии первой поражение. Наши земли подверглись вторжению. Причина войны была нам очевидна, и мы сражались под водительством командира, равного противнику. А теперь мы увидели новую угрозу родине, и избрали Бруда вести нас. Но… если он скомандует нам прыгнуть в Бездну — мы выполним приказ? Прыгну ли я, зная то, что теперь знаю?
Ее мысли перешли на Тисте Анди и Аномандера Рейка. Всё чужаки в Генабакисе, но все же бьются, защищая нас, во имя свободы наших народов. Власть Рейка над тисте Анди абсолютна. Да, они не моргнув глазом прыгнут в бездну. Глупцы.
А вот идущие по краям малазане. Даджек Однорукий. Вискиджек. И десять тысяч неколебимых душ. Что заставляет этих мужчин и женщин так упрямо держаться правил чести?
Ее пугала их смелость. В шелухе ее тела жил сломленный дух. Опозоренный своей собственной трусостью, лишенный достоинства, больше не материнский. Потерянная даже для Ривии. Я не более чем пища дочери. Я видела ее издалека, близко теперь не подхожу — она стала выше, у нее налились губы, щеки, груди. Эта Порван-Парус не была газелью. Она пожирает меня, эта новая женщина с сонными глазами, широким ртом, знойной раскачивающейся походкой…
К корме фургона подъехал всадник. Запыленные доспехи лязгнули, когда он замедлил коня. Забрало полированного шлема поднято, открывая седую подстриженную бороду под суровыми глазами.
— Ты снова отошлешь меня, Майб? — прогромыхал он. Мерин зашагал рядом с повозкой.
— Майб? Эта женщина умерла, — отвечала она. — Можешь оставаться здесь, Вискиджек.
Она смотрела, как он срывает грязные перчатки с широких, покрытых рубцами рук, смотрела. Как эти руки улеглись на рожок седла. В них грубость каменщика, но тем не менее они были очаровательны. Живая женщина захотела бы их прикосновения…