Память сердца
Шрифт:
Вверх по Волге медленно прополз буксир, тянувший за собой на канатах от самой Астрахани две глубоко осевшие баржи с нефтью. Рискованное дело — тащить мимо Сталинграда баржи, каждая из которых — удобная цель для бомбардировщика, но другого пути нет. Добросовестно стуча машиной, буксир изо всех сил шел против течения. Несколько снарядов разорвались вокруг него и около барж, но огонь был неприцельный.
Скорей бы подошел паром. Наконец, его темная полоска медленно отделилась от правого берега и поползла к нам.
— Ну, Логинов, — сказал
Он кивнул головой и промолчал.
Я показал усатому майору свои документы, и он пообещал, что пропустит нас на паром, хотя претендентов уже накопилось великое множество. Среди них был даже полковник из штаба фронта. Однако груз, который мы везли, не менее важен, чем боеприпасы.
Не буду рассказывать, каких трудов стоило нам войти на этот проклятый паром, сколько было споров и даже ругани. Майор совсем охрип. Наконец на помост въехало несколько машин, они встали рядом. Между ними разместились люди.
Механик запустил мотор буксира, паром вздрогнул и медленно пополз к середине реки. Я смотрел на мальчишеское узкое лицо Логинова и чувствовал мучительную неловкость от бессилия заставить его говорить со мной так, как мне хотелось. А мне хотелось, сердито и значительно сдвинув брови, внушать ему истины о необходимости выполнять свой долг, о том, что надо быть смелым, стойким, исполнительным. Я готов был к тому разговору, который называл: «по душам». А Логинов стоял «застегнутый на все пуговицы». Его руки лежали на автомате. Он спокойно смотрел в бурлящую за кормой воду и совсем не смотрел на меня. Это меня сердило. Черт подери! В конце концов — я командир. Хочешь ты или не хочешь, но ты меня выслушаешь… Но в этот момент случилось нечто, что заставило меня забыть о своем намерении.
— Летят! — крикнули с кормы.
Я взглянул в небо и увидел, что под облаками прямо на нас разворачивается звено «юнкерсов». Дело оборачивалось плохо. Артснаряды ложились неприцельно, но «юнкерсы» обязательно будут бомбить с пикирования и почти наверняка не промахнутся.
С обоих берегов по ним забили зенитки, но самолеты поднялись выше и скрылись в облаках. Не было сомнения в том, что это маневр. Они подкрадутся к нам поближе и пойдут в пике тогда, когда будут над нашими головами.
— Ты умеешь плавать? — обернулся я к Логинову.
Он сузившимся, острым взглядом смотрел вверх, стараясь понять, куда полетели самолеты. И все стоявшие вокруг нас тоже молча смотрели вверх, в темные клочковатые тучи, откуда доносилось глухое завывание моторов.
— Умею, — ответил Логинов, не прибавив «товарищ командир».
Я невольно отметил это, но сейчас было не до тонкостей субординации.
— Если что-нибудь со мной случится, — сказал я, — этот баул доставишь начальнику политотдела.
— Есть, — сказал он так угрюмо и твердо, словно меня уже ранило или убило.
И в эту минуту над нашими головами засвистели бомбы.
Сколько раз я попадал под бомбежки, но большей беззащитности, чем на плоту, посредине Волги, я не испытывал. На земле хоть в какую-нибудь щель впрыгнешь, а здесь, пожалуйста, прыгай в воду — иди ко дну или сиди и жди своего часа под колесами грузовика, доверху нагруженного снарядами.
Нет, более противного состояния я не испытывал никогда. А бомбы выли, и вой нарастал, давил на барабанные перепонки, казалось, рвал их. Это были бомбы-«певуны», они не только рвались, но и своим воем должны были психически подавлять.
Единственным укрытием была грузовая машина. Если бомба попадет в нее, то и рядом спасения не будет, а так все-таки есть некоторый шанс спастись от осколков. Я бросился под машину, где уже сидело, прижавшись друг к другу, человек десять, и рядом со мной примостился Логинов. Он был как будто спокоен, но я видел, как до бела побледнели пальцы его рук, сжимавшие приклад автомата. Баул оказался между нами, и мы прикрыли его, словно это был живой человек, за жизнь которого мы оба были в ответе.
Через мгновение оглушительный удар потряс плот, и он наклонился в сторону. Послышались отчаянные крики. Машина над моей головой дрогнула и заскользила вниз. Под ее тяжестью плот стал спускаться под воду. Меня сразу же захлестнуло по горло. Мне показалось, что все погибло. Я ничего и никого не видел в бурлящих волнах и только продолжал изо всех сил сжимать ручку баула. Но тут, наконец, машина повернулась на бок, с грохотом посыпались ящики со снарядами, мелькнули колеса — и все кончилось.
Но то, что погубило машину, спасло меня и еще нескольких человек. Освободившись от груза, сохранившаяся часть плота выравнялась, и внезапно я почувствовал под собой опору.
Лежа на мокрых досках, оглянулся. Бомба попала в центр плота и расколола его на несколько частей. В стороне плыл еще один обломок — на нем стояла машина, а вокруг нее суетилось несколько бойцов. Вдалеке, накренившись на левый борт, из последних сил добирался до берега буксир.
На том клочке плота, где был я, лежало еще два человека. Один из них — полковник из штаба фронта, тяжело раненный в голову. Его не смыло только потому, что шинель зацепилась за крюк, к которому веревкой привязывались машины. Второй — шофер машины, которая пошла ко дну. Он успел выскочить из кабины и теперь сидел на краю плота, свесив ноги в воду, в полном отчаянии.
Логинова нигде не было. Кто-то плыл к берегу, но, приглядевшись, я заметал, что у того волосы темные, у Логинова же — северные, соломенно-желтые.
Остатки плота медленно скользили посредине реки. Куда нас понесет? Этого никто не знал. Сумерки сгущались, найдет ли нас в темноте второй буксир?
Я встал на ноги и, сложив руки рупором, крикнул на берег:
— Эге-гей!.. Давайте буксир!..
Эхо разбросало мой голос и отозвалось где-то за мысом. И тут же невдалеке разорвался немецкий снаряд. Меня обдало с ног до головы водой, и волна чуть не смыла баул.