Память сердца
Шрифт:
Домой шла пешком: погода хорошая, а спешить некуда. Но, придя к себе в комнату, вдруг почувствовала головокружение, слабость, страшную усталость и прилегла на койку. Часы на стене показывали два — она вспомнила, что это время командирских занятий, поднялась с постели, надела на себя полевую сумку и поняла: это теперь уже ее не касается. И это прошло… Старость.
…За окном вспыхнули уличные фонари. Яркими светлыми пятнами мерцали окна. Из-за стены доносилась музыка.
— Как вы прожили все эти годы, Елизавета Никитична? — спросил Андрей.
Она ответила не сразу, собираясь с мыслями.
— Да как?.. Все время здесь,
— В декабре и январе мы были в больших боях…
— Но я-то этого не знала. Я думала, что вы, мои мальчики, уже погибли. Старалась прогнать от себя эту мысль. Не могла с ней жить… Однажды ночью я проходила по палате тяжелораненых. Вдруг кто-то позвал: «Мама, мама!..» Я бросилась к той койке, на которой лежал раненый, — ну тот, что позвал меня. Он бредил. Нет, это был не Мишенька. Помню, я не удержалась и заплакала здесь же, у его кровати. К счастью, никто не видел моих слез. Врачу нельзя плакать при больных!..
Елизавета Никитична помолчала, потом с благодарностью положила свою руку на руку Андрея.
— Спасибо тебе, Андрей. Ты так поддержал меня своими письмами… Только, когда я уже точно узнала, что Мишеньки нет, — мне не захотелось жить. К чему, если нет сына, которого я растила, рядом с которым мечтала провести свою старость? В эти дни я спасла жизнь одному лейтенанту. Он погибал от голода. Осколок гранаты пробил ему желудок. Я сделала сложную операцию, и он стал поправляться. У лейтенанта на Украине погибла семья, но он не хотел умирать. Он умолял: «Доктор, вылечите, я еще пригожусь!..» И тогда я подумала, Андрей, что и мне пока нельзя умирать, раз я еще могу пригодиться… Ну, а теперь я вышла на покой…
— Пора вам и отдохнуть, — сказал Андрей.
— Нет, не о такой старости я мечтала… Я ужилась бы с любой невесткой. Нянчила бы своих маленьких внучат.
Она прижала к глазам платок и беззвучно заплакала. Плечи ее вздрагивали.
— Елизавета Никитична, дорогая, не плачьте. Я всегда буду с вами, — горячо сказал Андрей.
В кармане его гимнастерки лежал маленький тугой сверточек. Андрей вынул его и бережно развернул. Сверкнула кроваво-красная эмаль.
— Вот орден Михаила…
Елизавета Никитична быстрым движением положила орден перед собой.
— Спасибо, — сказала она. — Спасибо, что ты сохранил его, Андрей. — Она разглядывала орден так пристально, словно он был совсем иным, чем тот, который носила она сама. — Как же он попал к тебе?
— Михаил отдал его, когда мы прощались.
— Перед смертью?
— Нет, когда я уходил.
— Ты уходил, а он оставался? — быстро спросила она и пристально посмотрела на Андрея.
Андрей ответил не сразу: разговор начался, сделан первый шаг.
— Может быть, мы потом поговорим? — тихо спросил он.
— Нет, нет, — настойчиво сказала она. — Я хочу знать…
— Да, Михаил оставался, — сказал он. — Это было тогда, когда мы после сильных боев под Новгородом попали в окружение. Командир полка и начальник штаба были убиты, я стал во главе всей группы.
— Михаил был с тобой?
— Да. Я все время поддерживал связь с ним. Но он находился при своей роте. Потом…
— Что было потом?
— Немцы сжимали кольцо.
— Мишенька не боялся? — переспросила она.
— Нет, может быть, он и боялся, как все, кому грозит смерть, но он оставался командиром. И никто из его солдат не побежал.
Елизавета Никитична вздохнула и откинулась на спинку стула. Андрей продолжал:
— Решено было ночью сбить боевое охранение немцев и по болоту выйти к своим. Это был риск! Немцы могли нас утопить в трясине. Но смерть все равно была неизбежна, и мы решили идти… Я сказал, Елизавета Никитична, что оставалось семеро командиров. К тому времени, когда начали осуществлять прорыв, трое из них были уже ранены. И раненых бойцов тоже стало, конечно, больше. Раненые усложняли положение, но бросить их мы не могли. Тогда решили: нужно оставить заслон, который бы отбивался от немцев, пока основной отряд, неся раненых, будет пробираться к своим. Я не хотел никого назначать. Вызвалось больше сотни бойцов, а командиры — все до одного. Оставили пятьдесят солдат. Командовать ими хотел сам, но офицеры запротестовали: я должен был командовать основным отрядом. Тогда я спросил — кто же останется? Опять вызвались все. Одним словом выбирать командира заслона пришлось мне самому.
— И ты… — кровь отлила от ее лица и она сжала руку Андрея. — Ты выбрал Михаила?
Андрей молчал.
— Ну, отвечай же!.. Ты выбрал его?
— Да, его, — с трудом ответил Андрей.
Она отпрянула, и некоторое время сидела, опустив голову, закрыв глаза. Когда же она опять взглянула на Андрея, взгляд был чужой и враждебный. — И ты выбрал его, зная, что обрекаешь на смерть?
— Да, — ответил он. — Надежды на спасение почти не было. На них должен был обрушиться весь огонь немцев.
Она протянула к нему руки:
— Но почему же именно его? Почему не другого? Он был твоим лучшим другом!..
— Я верил в него… Я знал, что он выстоит!… Наш отряд пробился… Мы шли трое суток, вывели раненых… Из группы Михаила спасся только один боец. Он рассказал мне о его смерти.
Наступило мучительно долгое молчание.
— Неужели нельзя было поступить иначе? — наконец спросила она.
— Нет, Елизавета Никитична, другого выхода не было…
Она глядела мимо Андрея, куда-то в окно неподвижным, отчужденным взглядом.
Ну, вот — он и сказал ей все.
Андрей поднялся.
— Я пойду, Елизавета Никитична…
И медлил, ждал, может быть, она удержит его. Но Елизавета Никитична тяжело поднялась и вышла в коридор. Хлопнула дверь. Очевидно, ушла к соседям.
С того вечера прошло много дней, но Андрей не мог решиться вновь пойти к Елизавете Никитичне, несмотря на то, что стремился к ней и понимал, что должен, не имеет права не пойти…
И вот в конце января, проходя Никитскими воротами, он, неожиданно для самого себя, свернул за угол, на Малую Бронную.