Память

Кулагина Людмила

Тащили, падали, поднимались, растапливали в ладонях снег, выливали по капле парню в рот, сами ели снег. Шли дальше. Село уже недалеко, но сил нет. Шли так медленно, что добрались только к вечеру.

– Не могу больше, – сказал Стах, привалился к плетню, обнял мальчишку, пытаясь согреть его. – Иди по хатам, зови подмогу.

Якуб поплёлся дальше. Вскоре вернулся, привёл с собой баб, мужиков в селе не было. Стах заулыбался при виде живых, подвижных, энергичных женщин в ярких шалях. Такой от них повеяло жизнью, запахом хлеба, домом, что расслабился, а потом еле поднялся, а женщины засуетились вокруг раненого.

– Какой

красивый! – сказала молоденькая.

– Да он умер уже, – шепнула другая.

– Пульс есть, слабый только очень, – пояснил Стах.

– Так он же австриец! Он же враг наш, – поразилась третья.

– Ладно, бабы, потом решим кто друг, кто враг, а сейчас в тепло бы его, – устало сказал Якуб.

– Понесли ко мне! У меня места много! – сказала кудрявая маленькая бабёнка.

И бабы понесли раненого. Подхватили и легко так, как будто не весил ничего, потащили в хату. Якуб, поддерживая Стаха, пошёл следом. Мужикам уж и не верилось, что без страха быть пойманными, они могут, наконец-то, зайти в село, побыть в тепле, среди людей, среди своих, в нормальном человеческом жилье.

Бабы затопили баню. Какое же это было счастье – снять одежду, которую не снимали неделями, помыться, согреться!

Бабы и австрийца занесли в предбанник, вымыли его, как младенца, в тазике, налюбоваться не могли, какой он милый, да красивый, только без сознания почему-то. Нарядили его в чистую одежду, в кровать уложили, австриец так и не очнулся.

Стах и Якуб разомлели в бане, чуть не уснули, но бабы их выгнали, чтобы не угорели. Накрыли на стол. Кроме картошки да лука ничего не было, но мужики и этому были несказанно рады. Бабы начали расспрашивать их о делах на фронте, о перемирии, да у ребят языки заплетались от усталости, а ещё больше от сытости и тепла клонило в сон. Бабы отстали, уложили их, а сами занялись юным австрийцем, пытаясь понять, что с ним случилось.

Стаху казалось, что он попал в семью, что все здесь милые и родные, и бабы эти незнакомые, и даже австриец; с этими мыслями, улыбаясь, он уснул.

21. Перемирие.

В село Желобное стали возвращаться солдаты. Бабы боялись поверить в такое счастье. Неужто война закончилась? – Перемирие –это значит мир? – спрашивали они мужиков, – Конец войне?

– Может, ещё и не конец, только пока переговоры ведутся. Но мы воевать больше не пойдём. Кому надо, пусть сами идут и воюют. Ради чего в окопах гнить? – отвечали мужики. Они переоделись в крестьянскую одежду, отмылись, наелись, и, прямо таки, светились от счастья.

– А что, если придут солдаты, да опять заставят воевать? Или того хуже, арестуют или расстреляют за то, что воевать отказываетесь, – волновались бабы.

– Да пусть лучше здесь расстреляют, – упорствовал бывший солдат, – Я никуда больше с места не сдвинусь. Погибать в любом случае, так лучше уж сразу, без мучений.

А дальше рассказывали друг другу и бабам, кому какие тяготы пришлось пережить. Бабы охали, вздыхали, но настроение у всех было радостное. Сейчас – перемирие! Какое-то изменение! Все так устали за годы войны! Такими они были длинными и тяжёлыми. А сейчас мужики вернулись, не у всех, конечно, но тем, кто пришёл, радовались всем селом. Водили пришедших с фронта из хаты в хату, везде их кормили, поили, расспрашивали о войне, о том, видели ли других односельчан. Сами делились новостями.

А солдаты так радовались любым мелочам обычной

сельской жизни, обнимали и нянчили детишек, удивлялись, как выросли мальчишки, как похорошели девочки. Смотрели на молодых жеребят и телят. Сокрушались, видя, как разрушились без ремонта сараи, да хаты, уже строили планы, кому что нужно будет помочь по весне отремонтировать, рассуждали где, что будут сажать и сеять, как обойтись малым количеством лошадей. Это были самые радостные часы их жизни, когда нужно было решать простые житейские проблемы. Только теперь, после войны, оценили люди, какая это радость – мирный труд. Каждая секунда жизни была ценной, каждая наполнена счастьем!

22. Немец

Хорошенький молодой офицер так и не пришёл в себя ни на утро, ни на следующий день. Сельские бабы приходили полюбоваться на него. Бледность шла его утончённому, интеллигентному лицу. Калина, хозяйка дома, которая взяла к себе на постой молодого австрийского офицера, пыталась выгнать баб, под предлогом недостатка свежего воздуха и тишины, но бабы слетались, как мухи на мёд, посмотреть на невиданного доселе красавца.

– Да, в пору иконы писать, – сказала одна из баб.

– Да нет, он на учёного какого-то похож. Смотри, какое лицо умное! – спорила другая.

– Нет, на священника больше смахивает, – утверждала третья.

Какой священник в военной форме!

– Он ребёнок ещё, ему бы в школе учиться. Не может он быть ни священником, ни учёным. Прочитать бы документы, которые у него в сумке нашли, тогда бы и узнали, кто он.

Жаль, что на немецком всё написано.

– Видно, важные документы. В таких пакетах красивых, с печатями!

Лишь по вечерам, оставшись один на один с немцем ли, с австрийцем ли, большой разницы для деревенских баб не было, Калина отдавалась мечтам. Раздевала парня, протирала влажной тканью, разглядывала и гладила его часами. Ей даже и не хотелось, чтобы он приходил в себя. Сейчас он принадлежал ей, а когда очнётся, вряд ли она сможет удержать парня в этой деревне. Видно, что это птица высокого полёта. Замечтавшись, она прилегла с ним рядом, обняла его, долго гладила и целовала лицо, к которому уже привыкла за несколько дней. Вспомнила, как первый вечер боялась к нему прикоснуться, таким божественно красивым показался ей офицер, таким неземным, отстранённым, как ангел.

И вдруг, он ответил ей на поцелуй. Может, показалось? Может сознание сыграло злую шутку. Желаемое выдало за действительное? Она поцеловала его в губы, и он снова ответил ей. Девушка обалдела от счастья, стиснула его в объятьях так сильно, что парень застонал. Калина очнулась, отстранилась, а парень начал шептать что-то. Говорил по–немецки. Калина бросилась в соседнюю избу, чтобы позвать остановившегося там Якуба, он упоминал, что знает немецкий, работал когда-то у немца. Якуб спросонья не понял ничего, но покорно встал и пошёл за Калиной.

Немец лежал с закрытыми глазами, но говорил, не переставая, то еле слышно шепча, то переходя на крик. В хату набились бабы, несмотря на позднее время. Якуб переводил.

– В пять утра! В железнодорожном вагоне маршала Фердинанда Фоша. – говорил в бреду немец.

– О чём он? О каком Фердинанде? – спросила Лада – женщина, у которой жил Стах Завадский. Самого Стаха среди женщин не было, он заболел, и лежал с температурой.

– Фердинанд Фош – это маршал, французский военачальник,– объяснял Якуб.