Памятник крестоносцу
Шрифт:
— Очень. Я сошел в Гиллинхерсте и прогулялся пешком.
— Вот как. — И, помолчав немного, настоятель добавил: — У нас теперь, пожалуй, не те возможности, что прежде, но мы постараемся, чтоб тебе было удобно.
Настоятель был необычно сдержан, и уже по одному этому видно было, какого огромного напряжения стоит ему встреча с сыном. Раздираемый между отеческой любовью и боязнью новой беды, он жаждал прижать Стефена к сердцу, однако, наученный опытом прошлого, не смел. Весь облик сына — эта борода и одежда, замкнутое, похожее на маску лицо — возбуждал в нем опасения. Постоянное крушение
Однако он решил держаться спокойно и естественно. Когда поднос с чаем и чашками был убран, он провел рукой по каминной доске и, взяв голубую вазу, вытряхнул ее содержимое на стол.
— Последнее время мы мало занимались раскопками, но недавно удалось найти вот это.
Стефен внимательно осмотрел монеты.
— Они производят впечатление очень старинных.
— Харрингтоновский фартинг — не великая находка, но две другие — стоящие.
— Одна из них — пенни «Большой крест»? — догадался Стефен, призвав на помощь свои юношеские познания. — Тринадцатый век?
— Правильно. — Очень довольный, настоятель пригнулся поближе к сыну. — Эпоха Генриха Третьего… примерно тысяча двести пятидесятый год. Видишь, хоть перекладины креста доходят до самого края монеты, однако форма у них вполне законченная, а не обрубленная. А вот это — и он протянул сыну другую монету — моя последняя находка. И не такая уж плохая… Я нашел ее на Северном кургане. Можешь определить, что это?
Стефен внимательно вгляделся в тоненький, как бумага, диск, от души надеясь, что сумеет правильно угадать.
— Не «Благородная роза», случайно?
— Почти угадал. «Медаль архангела». Она была выпущена вскоре после «Благородной розы». На оборотной стороне видны очертания корабля, а на лицевой — архангел Михаил. Ее давали больным золотухой. И чеканили с этой целью вплоть до царствования Карла Первого.
Подержав монетки в руках, Стефен вернул их отцу. Затем, что-то вспомнив, сунул руку во внутренний карман куртки и вытащил два пакетика — покупки, которые, следуя какому-то безотчетному побуждению, он сделал в Лондоне. Один пакетик он дал отцу, а другой — Каролине.
— Что это?
— Ничего особенного, отец. Но я надеюсь, вам понравится. И тебе тоже, Кэрри. Я так давно вас обоих не видел, что мне захотелось привезти вам что-нибудь — в знак примирения.
Бертрам, подавляя дурное предчувствие, посмотрел на Стефена, потом на пакетик — так, точно он жег ему ладонь. Но Кэрри уже вскрыла свой и, ахнув от удовольствия и удивления, вынула из ватки старинную золотую брошь с аквамаринами.
— Ох, Стефен, какая прелесть! У меня давно не было такой чудесной вещицы.
Настоятель смотрел, не отрывая глаз, на брошь, которую Каролина тут же приколола к платью. Медленно, словно боясь увидеть что-то страшное, он принялся разворачивать свой подарок. Это был часослов, подлинник Х века, почти бесспорно работы Винчестерской школы, самой оригинальной и изысканной во всем средневековье, — вещь, о которой настоятель мечтал всю жизнь.
— Это… это же времен Каролингов… — заикаясь, пробормотал Бертрам и умолк, глядя на сына.
— Не смотрите на меня так, отец. — Стефен улыбнулся с легкой иронией, граничившей с горечью. — Уверяю вас, эту книгу я добыл самым честным путем.
— Ты… ты купил ее?
— Конечно. Я нашел ее у Добсона.
— Но… как же ты осилил такую покупку?
— Мне посчастливилось продать две картины на выставке.
— Милый мой мальчик… значит, кто-то купил твои картины? — Лицо настоятеля залил такой яркий румянец, что на него жалко было смотреть. В глазах его заблестела влага. Этот неожиданный успех, да еще на поприще искусства, которое всегда вызывало его неодобрение, пробудил в нем остатки гордости и доставил бесконечное удовольствие. Он несколько раз повторил, словно стараясь втолковать себе: — Значит, ты продал свои картины. — Затем, взглянув на подарок, добавил дрогнувшим голосом: — Я глубоко… глубоко тронут твоим вниманием.
Бертрам мог бы сказать и еще, но не сказал: он видел, что Стефену это неприятно. Однако, покончив с легким ужином, он не раз в течение этого вечера брал в руки маленькую книжечку и задумчиво, бережно перелистывал ее тонкие странички. Неужели все, в конце концов, обернется хорошо? Правда, Стефен уклонился далеко в сторону от того праведного пути, к которому его готовили. И сейчас трудно положиться на него, особенно если вспомнить ужасные рассказы Хьюберта о его беспутном образе жизни, вспомнить его своенравие и постыдное поведение во время войны. Но в нем должно, должно быть что-то хорошее. По натуре он всегда был открытым и добрым, а теперь стал старше и обязан же, наконец, подумать о том, чтобы остепениться.
И настоятель, уже готовый поверить в то, что это возможно, внимательно изучал своего блудного сына, который «заканчивал партию в шахматы с Каролиной. Как хорошо, что он решил поиграть с сестрой, а не отправился — чего так боялся настоятель — искать развлечении в какой-нибудь кабачок Чарминстера или Брайтона. Часы показывали десять. Бертрам тихо встал и, заперев заднюю, боковую и парадную двери, вернулся в библиотеку.
— Ты, наверно, устал с дороги?
— Да, немножко. Я, пожалуй, пойду лягу. Спокойной ночи, отец. До свидания, Кэрри.
— Спокойной ночи, мой мальчик.
Поднявшись наверх, Стефен вошел в свою бывшую комнату и остановился; луна сияла так ярко, что никакого другого освещения не требовалось. Он стоял и смотрел на покатый потолок, на полки над письменным столиком, где все еще хранились его детские книги, на старенький ящик с ботаническими коллекциями в углу, на свои первые акварели, на карту Стилуотерского прихода, которую он когда-то начертил и повесил на стене; даже запах был все тот же — мускусный запах, исходивший неизвестно от чего и, точно старый друг, неизменно встречавший его по возвращении из школы. Стефен медленно взял со стола фотографию — любительский снимок, сделанный Каролиной: на нем был изображен Дэвид, стоящий с крикетной палкой на лужайке. Стефен долго смотрел на мальчика с серьезным взглядом, застывшего в напряженной позе, затем еще медленнее поставил карточку на место и, повернувшись, стиснув зубы, широко распахнул окно навстречу струе холодного зимнего воздуха.