Памятник (роман)

Биггл Ллойд, младший

Человек, который видел, как в его семье рождается уже пятое поколение, должен хорошо ощущать ход времени. Члены О’Брайена плохо сгибались, к утру они опухали из-за ночной сырости. Он медленно ходил, быстро уставал, а его волосы — такие огненно-красные в юности — теперь стали ржаво-серыми. Он болел уже несколько лет. Первоначальное ощущение какого-то неудобства в желудке сменилось сначала постоянным раздражением, потом острой болью и, наконец, нестерпимой агонией. Это было мучительное прикосновение смерти, которая подползала столь медленно, что он даже не узнал ее.

От жизни О’Брайен получил много радостей, больше, чем ожидал,

больше, чем заслуживал, и он должен был бы смотреть смерти прямо в глаза — без страха и без сожалений. Однако мечта, которая у него возникла, а затем стала определять всю его жизнь среди этих людей, так и не получила воплощения. А ведь он понимал, понимал с полной, страшившей его самого уверенностью, что если он сейчас умрет, то этот дивный, восхитительный мир будет обречен на гибель, а его добрые и очаровательные люди будут уничтожены все до единого. Это он знал.

Он знал это чуть ли не с момента той бездарной посадки, которая кончилась полным разрушением космолета. Даже в те дни, когда он был еще молод, это знание лишало его сна, и он без конца обдумывал и обсуждал его с самим собой во время долгих вечерних прогулок по пляжам и на протяжении бессчетных часов, проведенных в гамаке без сна во влажной ночной тьме. Он годами разрабатывал стратегические ходы и решения, пока наконец его упорство, удача и воображение не дали ему ответов на все поставленные вопросы. Он был единственным человеком в просторах далекого космоса, способным спасти этот милый ему мир и этих людей, которых он так полюбил. Да, он твердо решил это сделать. Он упорно прокручивал в уме каждый шаг, который следовало совершить, каждое встречное движение противника, которое должно быть предвидено и элиминировано. Он был готов действовать, как только этот мир будет официально открыт.

Однако открытия все не происходило, и он — Керн О’Брайен — свалял дурака. Он решил выжидать. Так приятно было раскачиваться в гамаке с тыквенной фляжкой, полной перебродившего фруктового сока, разыгрывая роль непререкаемого оракула, почитаемого и даже обожествленного. Когда он был моложе, то многократно пересек вдоль и поперек единственный континент этого мира. Он совершал длительные морские плавания. Он был первым, кто ввязывался в самые опасные приключения и встречал опасности с широкой улыбкой, смело бросая вызов здешним трудностям, наслаждаясь красотами, попадавшимися тут на каждом шагу. Но любовь к опасностям постепенно уходила, и он наконец проникся убеждением, что вид, который открывается из Лэнгру, обладает столь потрясающей красотой, что ее хватит на всю оставшуюся ему жизнь.

О’Брайен был простым человеком, не слишком образованным. Преклонение туземцев перед его умом и тревожило, и смущало его. Случилось так, что ему пришлось улаживать целый комплекс местных социальных и экономических проблем, но, так как он видел множество других цивилизаций и хорошо запомнил то, что видел, ему удалось достичь удивительных успехов, что было приятно само по себе.

И вот теперь длинный список не считанных лет подходил к печальному концу. Он был единственным человеком во всем космосе, знавшим, как можно спасти этот мир и его народ, но не мог этого сделать, так как умирал.

Появлялись и вновь тонули позади километры береговой линии, десятки деревень, обитатели которых узнавали Лэнгри и бежали к воде, чтобы помахать ему руками. Полуденное солнце стало клониться книзу, близился вечер. На мальчишеских лицах медленно проступала усталость, голоса хрипели, дыхание становилось неровным, но мальчики продолжали грести, и ритм, в котором поднимались и опускались весла, не менялся.

На закате, когда стало темнеть и берег приобрел пурпурную окраску, лодка вошла в мелководный залив. Слабый прибой вынес ее на широкий песчаный пляж, буквально усеянный лодками селян. Мальчики выпрыгнули из катамарана и с трудом вытащили свое суденышко на песок. Тяжело передвигая затекшие ноги, они сделали несколько шагов, но тут же весело запрыгали, широко улыбаясь. Сегодня будет пир, на котором им отведут роль самых почетных гостей. Разве не они привезли сюда Лэнгри?

Все туземные деревни строятся на обращенных к морю склонах холмов. Хижины располагаются концентрическими кругами вокруг овальной площади, где вечерами разжигаются костры, от которых ввысь поднимаются клубы соблазнительно пахнущего дыма. Появление О’Брайена на центральной улице превратилось в настоящую триумфальную процессию. Почтительные взрослые и восхищенные ребятишки в торжественном молчании следовали за ним по пятам. Он обошел гигантских размеров тыквенный сосуд, располагавшийся в центре площади и служивший туземцам чем-то вроде сигнальной башни, а затем двинулся вверх по склону, где на вершине стояло жилище Старейшины. Тот уже ожидал О’Брайена с радостной улыбкой на морщинистом лице, сложив руки в жесте приветствия: одна поднята, а другая положена на грудь, так что ладонь покоится на плече. В десяти шагах от Старейшины О’Брайен остановился и приветствовал его тем же жестом. Жители деревни в почтительном молчании следили за ритуальным обменом любезностями.

— Привет тебе, — сказал О’Брайен.

— Твои приветствия радуют нас, равно как и твое прибытие, — ответил Старейшина.

О’Брайен приблизился, и они пожали друг другу руки. Жест не был туземным, но О’Брайен изредка применял его в общении с местными, особенно когда встречался со старинными друзьями, многих из которых знал всю жизнь.

— Сегодня вечером у нас будет праздничный ужин: мы хотим отметить твое прибытие, — сказал Старейшина.

— А я и приплыл к вам в надежде вкусно поужинать, — ответил Лэнгри.

Поскольку формальности на этом кончились, туземцы стали расходиться, что-то одобрительно бормоча. Старейшина взял О’Брайена за руку и повел его к купе деревьев, венчавших вершину холма, где уже висели гамаки. Там старики немного постояли, нежно глядя в глаза друг другу.

— Много воды утекло, — наконец сказал Старейшина.

— Даже слишком много, — согласился О’Брайен.

Высокая гибкая фигура Старейшины казалась такой же крепкой, как и в молодости, но его шевелюра уже давно отливала серебром. Годы высекли морщины на его лице, углубили их, а глаза, прежде такие блестящие, слегка помутнели.

Подобно О’Брайену, он был очень стар и тоже вступил на дорогу смерти.

— Твой путь был долог, — сказал Старейшина. — Но теперь тебя ждут мягкий гамак, полная фляга и деревня с любящими друзьями. Отдохни.

Они легли в гамаки, повешенные под углом друг к другу, так что головы старцев почти соприкасались. Девушка принесла сосуды с соком. Некоторое время оба молча наслаждались прохладным питьем, глядя, как на деревню опускаются сумерки.

— Лэнгри больше уже не путешествует, — помолчав, констатировал Старейшина.