Памятники Византийской литературы IX-XV веков
Шрифт:
А юноши — они ведь были прекрасны наружностью, несравненны по силе, благородны в порывах — сейчас же взялись за мечи и потихоньку подошли к Альбе. Напав на Амолия (который не ожидал измены и не держал при себе стражу), они в отмщение убили его мечами, а мать освободили из темницы. Народ был на их стороне, и они стали царями Альбы и ее окрестностей.
Так как к ним стало переселяться множество народа, они покинули Альбу и основали город, который назвали Рим и который до сих пор повелевает народами.
Арефа Кесарийский
(около 860 — около 932 г.)
Один из самых образованных людей своего времени, великолепный знаток и ревностный собиратель произведений античности, Арефа был учеником Фотия. Конкретные факты его биографии немногочисленны: он происходил из города Патры, получил в Константинополе лучшее по тем временам образование, участвовал в длительной борьбе патриархов Евфимия и Николая (причем сначала был сторонником второго), и, наконец, сам стал учителем известного историка–хрониста Никиты Пафлагонского. Долгое время Арефа был епископом Кесарии.
Литературное наследие его огромно, и значительная часть его произведений по сей день содержится лишь в рукописях. Среди этой неопубликованной части наследия Арефы важное место занимает рукопись, хранящаяся ныне в Москве, в библиотеке Исторического музея.
Арефа известен, в первую очередь, как толкователь и комментатор библейских, евангельских и теоретико–христианских текстов. Ему принадлежит единственный греческий комментарий к «Апокалипсису» и схолии к «Церковной истории» Евсевия. Как и у Фотия, из классического античного наследия вниманием Арефы пользовался преимущественно Платон, — хотя и не как представитель многообразной и красочной античной
Однако искусством риторики в его чисто аттических формах, на основе его лучших классических образцов, Арефа владел в совершенстве. Это доказывают его многочисленные ораторские опусы, среди которых наибольшей известностью пользуется «Надгробное слово патриарху Евфимию».
Несомненные заслуги Арефы перед последующими поколениями заключаются также и в развитии средневековой греческой письменности. На его собственные средства было переписано множество древних рукописей и в том числе был сделан всемирно известный список Платона.
Да, да, был, значит, и этот золотой эпос [35] : касался он не истины, но на всякие запросы содержал философские ответы. Ничто из этого эпоса и из этих ужасных дерзновений не на пользу общественной жизни. О, воплощение всякого бесстыдства, — это ли святилище божье! Каков этот зримый грех? Что за великое безумие и дерзкое упорство? Что за ужасное и роковое деяние, которое заведомо до своего окончания не найдет согласия с верой? Это — Керкоп [36] , полный всякого коварства, всякой нечисти, отвергающий христианство, навсегда распростившийся с благочестием. Слишком далеко стоит он от храма, чтобы взирать даже на преддверие. Ему недостаточно сотрудничать с доставшимся ему в удел демоном, он живет в самых святилищах, не остановился он и на этом, но сверх того при помощи себе подобных напевает в уши благочестивых свои пустые глупости; и ничто иное, а именно это и есть его самое ужасное деяние по отношению к этим людям. В его замыслах — пустить в глаза пыль безбожия, по возможности втянуть в учение каких–то гностиков [37] , затем прикрыться благочестием и приписать себе славу благости, чтобы таким образом похитить кого–нибудь из детей в господе и увлечь их в свою свинскую грязь: мало того, он станет измышлять нелепую клевету против тех, кто его обесчестил, как бы терпя напрасно, — только на одно это он мастер. Что же? И такую заразу не изъяли из Синедриона, не уничтожили, но оставили жить, чтобы он, ползучий гад, измышлял, как многих простодушных ввести в искушение, извиваясь и вертясь, принимал разные образы? О, трагическая перипетия! О, бессмысленные несчастия! Неужели ни от кого нет помощи? Неужели некому распознать его? Разве не осталось у нас Фенея, чтобы он поражал и теперь мадианскую блудницу, чужую по языку, в незаконных детях развращающую господнее воинство? [38] И буря тогда утихнет и поношение от сынов Израилевых устранится. И нет ни Павла, ни Силы [39] , который укротил бы божественной силой безумствующую душу, преисполненную Пифонского духа, а детям Христовым доставил бы безопасность? И нет никого другого, ни нового, ни древнего, ни обитающего достойно и с почетом в святилищах бога, чтобы святилища оставались недоступными для профанов и неприкосновенными для дурных глаз и чтобы яд дракона не сочился у них из уст. Но древний закон оберегал нетронутыми для моавитян и аммонитян [40] свои святыни и ограждал доступ к ним до четвертого поколения; установление это было» непреложно, никто ни в чем не нарушал предписаний и не вредил им. Этот же новый закон, и притом преобразующий Писание согласно с духом, разве допустит так попустительно, так неосмотрительно, так вредно нечестивцев, находящихся далеко от святых кропильниц, пришедших от весла, скажем, от керамической копоти, от их оргий, и выбросит свиньям и собакам жемчуг учения и догматов? Безумие это ужасное, ни с чем не сравнимое! Скажи же мне ты, строитель и зачинщик этих деяний, как ты, мерзкий и пагубный, ненавистный для всех и отвратительный до того, что в совете ромеев недостоин быть из–за распутства, да еще и брызжущий слюной из нечестивых уст на дела господа и самого Христа, как ты нагло вторгся в храм его святой и с беспредельной уже дерзостью высказался о том, что разрешается высказывать одним только испытанным в жизни и слове благочестия, облеченным учительским достоинством, ты, запятнавший себя тысячами бесстыдств и сознательным злодейством? Выразить невозможно, в какое грязное безбожие, чтобы не сказать невежество, ты погрузился: ты отрекся от самого существенного в Священном Писании и, если тебе угодно, от самого основательного в эллинской образованности [41] . Знают это источающие чистое слово мудрости; а ты не сознаешь того. Значит, ты ослеплен и побежден безбожием? И не цветет хвала в устах грешника. Не решил ли уж ты заниматься коварной политикой и в божьей церкви? Но пойми: для крючкотвора охота не будет удачной, раз ты постарался навредить и в тех делах: в посольствах к болгарам, в посольствах к сарацинам, потом на предательском посольстве ты был пойман, больше того, своим подручным ты строил козни, скрывал свой образ действий, на короткое время, казалось, стал порядочным, но кончил тем, что был разгадан и вместе со всей кладью потерпел крушение. Ведь грешника, таким пышным цветом расцветшего, нужно было скосить, как траву, и даже прежде, чем его вырвать, следовало его засушить, как поступают со всем, исходящим от чародейства… А сами [участники твои] вместе с тобой, пожалуй, и музыкальный хор составят, подобные с подобным, с тобой, кому неизвестен ни характер гармонии, ни ее смысл, возникающий по исчислениям и расчетам, требующий величия: природа своей глубиной и мудростью охватывает многообразные учения о звуках, амплитудах, родах и системах, тонах, переходах, и слагает из этих элементов благую мелодию лучше той, которая исходит от зажиревшего и свиноподобного человека, и скорее в этом разобраться всякому другому, чем тому, кто лишь кажется господином рассудка и вообще незнаком с правилами построения аккордов и наложения пальцев. Но что может желать человек с пагубной душой, нигде не пропускающей порождения глупости? По моему мнению, вот что. Думаю, что он считает очень мудрым по своему честолюбию вносить поправки в сочинения Аристоксена и Тимофея [42] . Этого тебе не запрещают! Дуй изо всех сил в флейту, если позволит тебе милая Афина [43] , в чем и над собой она достаточно посмеялась, так как и ей сначала понравилась флейта, и, начав дуть, она надула щеки и сдвинула их к носу, затем сама была поругана своим неблагообразным видом: влага у нее на изображениях это доказывает; и она возненавидела флейты и бросила их на землю. А за флейтой ты, самый большой вор после Гермеса, приспособив кифару, натяни струны и стяни колки лиры; подними выше магаду, чтобы громче звучала она в своем полом пространстве от сверхъестественного колебания при ударах плектра по струнам, возводи звуки к мелодии, согласно надлежащим правилам. Затем разыгрывай в театрах мудрость всеми способами театрального безобразия вместе с мимами и актерами, если тебе угодно сопутствовать детям Диониса и демонам. Нет человека, который бы помешал тому, кто однажды, словно бес, отрекся от всевышнего. Ты будешь приносить открыто им в жертву начатки своих истинных литературных трудов, ты будешь совершать вакханалии с тиасотами [44] , силенами, сатирами, менадами и вакханками. Возможно, ты угодишь этим какому- нибудь из них, например Икарию [45] , сев на осла и погоняя его на своем пути. Конечно, ты угодишь и какой–нибудь Гекабе своей старостью, которая приобщила многих, тебе подобных, к безбожию позорных тайн; как и подобает тебе, ты пользуешься Эридой в твоих бесстыдных и весьма невежественных трудах. Иди с ними, сопутствуй им.
33
Рукопись речи-памфлета Арефы была найдена в конце XIX в. в Московской синодальной библиотеке (теперь библиотека Исторического музея) сотрудником Государственного Эрмитажа М. А. Шангиным и опубликована с параллельным переводом в «Византийском сборнике» (М., 1943). Отрывки из этого перевода приводятся в настоящем издании в отредактированном виде.
34
(Ненавистник чародейства) — слово, употреблявшееся только Лукианом («Рыбак, или Восставшие из гробов», гл. 20).
35
Пифагорейские философские поэмы, известные под названием «Золотая легенда», от которых сохранились только отрывки.
36
Керкоп — мифический родоначальник дорийского племени, который в войне с лапифами пригласил на помощь Геракла и, по некоторым версиям, обманул его.
37
Гностики — мистическая секта христианства, получившая особенную популярность в I—III вв. н. э.
38
Имеется в виду библейская история продажи Иосифа Прекрасного в рабство (Книга Бытия, 37—39).
39
Сила — спутник и ученик апостола Павла («Деяния апостолов», гл. 13—16).
40
Моавитяне и аммонитяне — племена, упоминаемые в Библии (Книга Бытия, 19, 37—38; Второзаконие, 2, 11).
41
Т. е. от учения Аристотеля.
42
Аристоксен из Тарента — философ и теоретик музыки IV в. до н. э. Тимофей — дифирамбический поэт IV в. до н. э.
43
Арефа имеет в виду скульптуру известного древнегреческого ваятеля Мирона (V в. н. э.) «Афина и Марсий».
44
«Тиасоты» — участники торжественных шествий; здесь в особом значении — спутники Диониса в вакханалиях.
45
Икарий — афинянин, которому Дионис подарил виноградную лозу и вино. Чтобы распространить виноделие, Икарий нагрузил осла мехами с вином и, объезжая Грецию, поил им пастухов. Пастухи убили его, думая, что он отравил их.
Если не всякому богословствовать, то уж во всяком случае христианам, но никак не эллинам, но не тебе, конечно, безбожнику и аластору: не дано богословствовать демонам, но терпеть наказание и молчать не иначе, как и вам теперь. Как же ты будешь богословствовать? Не вспомнишь ли ты комедию во всем авторитетных для тебя эллинов? Безупречно ли занимался богословием тот, кто от рождения отучился и отказался от веры, переучился на эллинский лад, дивится всему эллинскому, и даже теперь выплясывает с поразительной быстротой, ловкостью и легкостью? Да где тебе, дражайший, богословствовать, когда ты ненавистен богу и глумишься над верой, прибегая к эллинам? Но так или иначе, ты обречен и тебя поразит гром, ты не меньше поруган своим сумасшествием, чем очевидностью, и ненавидим, испытав на себе иным образом то, что содержится в басне о коршунах [46] .
46
См.: «Басни Эзопа». Перевод, статья и комментарии . Л. Гаспарова. М., 1968, стр. 151, № 306.
И ты, такой человек, будешь писать энкомии святым мужам, ты, губитель друзей божьих, наглец, пересмешник, и во всем, как иудей, пожинающий поношение? Но допустит ли это церковь, преисполненная всяких благ для верных? Потерпит ли она безумствующего в демоне и очевидно уже одержимого демоном по телу и по душе? Не близко разве то время, когда она не примет и не потерпит искаженное в эпилептическом припадке, явно врожденное невежество? Я подразумеваю твои хульные и мерзкие уста и твою низкую душонку, совращенную, конечно, сумасшествием: ведь дары Каина бог не положит в сокровищницу Библии. Но в скрежете зубов, сплошь покрытых гнилостью и зловонием, погибнет у тебя твое отвратительное потомство и заработок блудницы; чистый не будет участником, но выслушай, кстати, еще и вот что. Грешнику сказал бог: «Почему ты рассказываешь о суде моем и говоришь о завете моем? Ненавидя божественное воспитание и пытаясь ниспровергнуть недоступные тебе слова, ты, встретясь с лучшим, явно взбесился и обнажил свою злобную сущность, подобно тому, кто в шутку старается быть мудрым и сторонится людей благоразумных».
Итак, и Христа не трогай, и от нечестия беги, пусть вообще не будет у вас этого твоего бесстыдства; согласно своему учению исчезни вместе с Тирским старцем [47] , вместе с безбожным Юлианом, — ведь ты — поклонник и ревнитель их сочинений. Ты сопричислен и причтен к тем, которые живут, как вы, и которых ваш мудрец Платон послал в Ахерусию, в Кокит, в Тартар, в Ахеронт, в Парифлегетон, высказав в этом месте глубокую мысль, а не шутку. Как шутить там, где нечестивая ненависть к богу пробудила законную вражду защитников благочестия?
47
Имеется в виду Максим Тирский — неоплатоник II в. н. э.
Никифор, патриарх Константинопольский
(VIII–IX вв.)
Историк и полемист Никифор — один из наиболее активных политических и церковных деятелей конца VIII начала IX в. — родился в Константинополе во время правления фанатичного иконоборца Константина V Копронима (741–775 гг.). Отец Никифора был близок к императорскому двору (занимал должность нотария в тайном императорском приказе) и все же в течение всей жизни оставался явным противником иконоборческой политики императоров, за что неоднократно подвергался ссылкам. Никифор начал свою деятельность придворным писцом в том же тайном приказе, но в правление императрицы Ирины (797–802 гг.), восстановившей иконопочитание, бросил службу при дворе и удалился в основанный на берегу Фракийского Боспора монастырь. Там он изучал духовные и светские науки — богословие, грамматику, риторику, философию, математику, музыку; по свидетельству одного из биографов Никифора, в каждой из этих областей он достиг «вершин познания».
В монастыре Никифор прожил, по–видимому, недолго: он не успел еще принять монашеского пострижения, как император Никифор I (802–811 гг.) назначил его патриархом Константинопольским на место умершего Тарасия (806 г.). Несмотря на протесты его будущего друга и единомышленника Феодора Студита, Никифор провозглашается патриархом и остается им до 815 г. О его деятельности до 811 г. — года смерти императора Никифора — нам известно только, что он обратился к римскому папе Льву III с письмом о воссоединении церквей. Вероятно, Никифор не одобрял императора за его покровительство сектантам–павликианам, так как после смерти императора он вступает в ряды заговорщиков против его сына Ставракия и содействует тому, чтобы престол перешел к Михаилу I Рангаве, мужу дочери императора Никифора. При этом патриарх Никифор взял с Михаила письменное заверение в том, что новый император будет стоять за православие и расправится с еретиками, которым покровительствовали предшественники Михаила на императорском троне. Михаил I сдержал свое слово, но правление его продолжалось недолго — до 813 г. После того как императорские войска потерпели поражение от болгар, Михаил бежал с поля боя, и Никифор уговорил его отречься от престола. При содействии патриарха императором становится Лев V Армянин, уверивший Никифора в своем стремлении придерживаться православия. Но, заняв престол, Лев стал проводить иконоборческую политику, и против него создалась резкая оппозиция во главе с Феодором Студитом, к которой принадлежал и Никифор. В 815 г. иконоборческий собор низложил Никифора с кафедры патриарха. Никифор был сослан в монастырь, где он живет в изгнании в течение четырнадцати с лишним лет. Он умер в 829 г. в монастыре св. Феодора на азиатском берегу Босфора. С восстановлением иконопочитания его прах был перевезен в Константинополь и погребен в церкви св. Апостолов.