Памятники Византийской литературы IX-XV веков
Шрифт:
Судьба выделила Мануила из числа простых смертных, и все его качества доказывают справедливость этого жребия. Он с детства возвышается над всеми. При осаде Неокесарии он, еще не достигший 18 лет, показал чудеса героизма: оказался спасителем всего ромейского войска, терявшего уже присутствие духа, а когда стал императором, то не было конца его ратным подвигам. Он всегда «со свойственным ему рвением» впереди своих солдат переправлялся через реку на вражеский берег или шел на приступ мощных стен осажденного его армией города, первым взбирался на осадную башню (при осаде Землина), как молния, налетал на персов и вселял в них такой страх, что перед ним, не стыдясь, отступали тысячи и даже десятки тысяч вооруженных людей, а попытавшегося ему сопротивляться Мануил за волосы притащил в свой лагерь (IV, 22). Но он мог вести не только открытый бой, оповестив противника заранее царской трубой о своем приближении, но и задумать тайное нападение (например, на персов) с разных сторон, чтобы отдельные их части не могли помочь друг другу. Умел он предвидеть и разгадать все замыслы врагов. Военные хитрости не умаляют его рыцарских достоинств. В силе и ловкости, которых он достиг тренировками, не было ему равных. Даже в промежутках между боями он занимался опасными гимнастическими играми, требующими выдержки и прекрасного умения ездить верхом, или охотой на какого–то ужасного зверя, среднего между барсом и львом, от которого разбежалась вся свита (VI, 6). И при этом он еще был щедр, незлопамятен, великодушен даже к врагам (вернул из ссылки дядю после смерти отца), милостив к низшим.
Особенно Киннам прославляет Мануила за то, что он отменил обычай продажи в рабство за долги. А уж в благочестии с императором никто не мог сравниться. Он подставил из смирения собственное плечо, когда поднимали священный камень (на который был положен младенец Христос после крещения) при транспортировке его из Эфеса в Константинополь. Упал к ногам священников, прося их помолиться о даровании ему наследника. Создавая образ идеального воина, Киннам на этот раз не прибегает к архаизации: Мануил представлен все же не новым Ахиллом, а именно рыцарем. Подчеркивается даже, что он придерживается латинских рыцарских обычаев и старается воинским подвигом ознаменовать свое вступление в брак. Однако западная галантность в глазах византийского историка не мешает Мануилу оставаться ромеем до мозга костей. Разве стал бы рыцарь–латинянин вступать в богословские споры и проявлять при этом ораторское искусство и знание тонкостей диалектики. А Мануил, который «превосходил всех проницательностью и глубиной понимания», сам изобличает еретиков на соборе.
Восторженное отношение Киннама к Мануилу, общий панегирический тон во всех случаях, когда речь заходит о самом императоре, который все знает, все может и все содеянное которым достойно удивления; восхищение каждым отдельным его поступком или свойством — вот что наилучшим образом выражает убеждения историка, идеолога вполне созревшего феодального класса. Нельзя, конечно, утверждать, что у Иоанна Киннама «посредственный ум». Но если он даже и не такой блестящий писатель, как Анна Комнина, и не выделяется из общей массы оригинальностью своих мнений, то тем более типичным для художественного мышления XII в. явлением можно считать его исторический труд, в котором такую важную роль играет героический образ блестящего рыцаря.
Оба направления историографии («хроники» и «истории») имели большое значение при выборе чтения для грамотных ромеев, которые считали их занимательными и поучительными и не относили к чисто научным сочинениям. Учитывая изменения, происшедшие к XII в. в жанрах византийской литературы, отсутствие героических поэм (феодального эпоса) и житий, созданных в этот период, можно предположить, что история в какой–то степени заняла их место.
История довольно далеко отходит от хроник с их сухим перечнем событий, стремится придать драматичность повествованию, поставить в центре сочинения идеализированного героя, снабдив его симпатичными для читателей чертами, не пренебрегая для этой цели даже сказочными мотивами (Мануил под Иконием один обратил в бегство больше 500 персов). Вымышленным приключениям прежних жанров (агиография их унаследована от эллинистического романа) историография противопоставила действительные события, но изложенные достаточно ярко и образно, с красочными деталями (например, картины сражений у Киннама), чтобы этим компенсировать отсутствие занимательного сюжета.
Все это мы находим у Иоанна Киннама и у его непосредственной предшественницы Анны Комнины, сочинения которых можно было бы считать, эпическими, не будь они написаны прозой и не излагай они фактов достоверно и в хронологической последовательности. Таким образом, роль «Сокращенного» изложения» в истории византийской письменности оказалась значительно больше роли исторически точной летописи. Ведь это еще и памятник особого жанра художественной литературы.
ОБЗОР ДЕЛ БЛАЖЕННОЙ ПАМЯТИ ИМПЕРАТОРА И ПОРФИРОРОДНОГО ГОСУДАРЯ ИОАННА КОМНИНА, А ТАКЖЕ РАССКАЗ О ДЕЯНИЯХ СЛАВНОГО СЫНА ЕГО ИМПЕРАТОРА И ПОРФИРОРОДНОГО ГОСУДАРЯ МАНУИЛА КОМНИНА, СОСТАВЛЕННЫЙ ИМПЕРАТОРСКИМ СЕКРЕТАРЕМ ИОАННОМ КИННАМОМ [303]
1. Древние мудрецы занятие историей считали делом почетным, весьма многие из них даже прославились этим. Один предметом своей истории брал дела эллинов; другого волновало воспитание Кира в его детстве, а также он рассказывал о подвигах, которые тот совершил уже взрослым [304] . Так как появилась опасность, что события, случившиеся давно, придут в забвение, то они описывали их в книгах, будто начертывали на вечных стелах, и сведения о них передавали дальнейшему потомству. В этом их задача. Но я думаю, что приступающие к подобному труду, чтобы не оказаться недостойными своей цели, должны быть хорошо знакомы с каждым событием и свободны от всех забот и хлопот, непрестанно вплетающихся в эту жизнь; а у нас нет достаточно ни того, ни другого. Из–за этого, однакож, не следует умалчивать о тех делах, которые случились в наше время, а надобно стараться, чтобы представляющийся нам благоприятный случай не прошел без пользы. И он не пройдет, если мы, решительно оставив повествование о всем другом, что входит в понятие жизни человеческого общества, опишем дела двух императоров, из которых один окончил дни свои прежде, чем родились мы на свет, а другой был в расцвете сил при нас и умер, оставив царство еще несовершеннолетнему сыну.
303
Отрывки из исторического труда Иоанна Киннама предлагаются в старом переводе, выполненном под редакцией проф. Карпова; он вышел в свет в 1839 г. в серии «Византийские историки, переведенные с греческого при СПб., Духовной академии под заглавием «Краткое обозрение царствования Иоанна и Мануила Комнинов (1118—1180)». Перевод был сделан по изданию: «Ioannis Cinnami epitome rerum ab Ioanno et Manuele Comnenis gestarum». Bonnae, 1836. Более нового издания до сих пор не появилось.
В заглавии труда Киннама слово «epitome» передают по-разному: «обзор», «краткое обозрение», «сокращенное изложение».
304
Имеется в виду историко-дидактический роман афинского писателя V—IV вв. до н. э. Ксенофонта «Киропедия» (Воспитание Кира).
Это — Иоанн и Мануил Комнины.
… Дел Иоанна я коснусь кратко, только в общих чертах, потому что в его время, повторяю, я еще не родился. Что же касается царствовавшего после него Мануила, то не знаю, может ли кто лучше меня исследовать его жизнь; потому что мне, даже прежде, чем достиг я юношеского возраста, довелось участвовать во многих его походах на обоих материках [305] . Таково мое намерение.
… Во время этих военных действий, а именно тогда, когда продолжалась еще осада Неокесарии [306] , случилось нечто, достойное быть рассказанным и услышанным. Однажды между ромеями и персами произошла сильная схватка и последние в силу каких–то причин стали одерживать верх. Мануил, который, как уже было сказано, был младшим сыном императора Иоанна, заметив это, взял окружавших его воинов и, без ведома отца врубившись в середину неприятелей, отразил их и воодушевил уже терявшее присутствие духа ромейское войско. Этим поступком отец справедливо был недоволен и такую отвагу считал опасной; однакож внутренне удивлялся ему и чрезвычайно изумлен был тем, что юноша, еще не достигший восемнадцатилетнего возраста, дерзнул подвергнуться таким опасностям, а потому всенародно признал его спасителем ромейского войска. Так–то доблесть не всегда определяется летами.
305
Единственное автобиографическое замечание Киннама.
306
Осада Неокесарии — один из эпизодов похода императора Иоанна Комнина против сельджуков в 1139 г.
10. …Иоанн еще задолго до смерти завещал скипетр ромейской империи Алексею [307] , который был старшим его сыном. Когда же родился у него последний сын — Мануил, тотчас стали ходить толки о признаках, что это дитя будет царствовать. Упомянуть об одном или о двух из них будет, думаю, своевременно. Однажды Мануил заснул, — и вот представилась ему во сне какая–то величественная женщина в черном платье, державшая в руках туфли, какие обыкновенно носят императоры. Она подавала их Мануилу и приказывала надеть, а свои сбросить, указывая при этом на обыкновенные его голубые. Проснувшись взволнованным и :не найдя туфель, какие видел во сне, он, как свойственно детям, начал плакать и думал, что их унес кто–нибудь из слуг. Таков был этот признак; не менее замечателен и другой. Был один монах; отечество его Галилея, а жизнь отшельническая в горах. Однажды, беседуя с императором Иоанном, он увидел подошедших к себе императорских детей и к прочим отнесся, как к частным лицам, а к Мануилу подошел благоговейно и благословил его. Когда же император спросил, почему он так сделал, монах в ответ сказал, что из всех детей Иоанна один Мануил кажется ему императором. Хотя эти и другие подобные случаи возбуждали в душе императора различные помыслы, однакож, не решаясь нарушить то, чего прежде хотел, он продолжал иметь в виду упомянутую цель. Но ни одно из дел не зависит от предположений человеческих.
307
Старший сын Иоанна Алексей был его наследником и соправителем. Но он, так же как и второй сын, севастократор Андроник, внезапно умер; третьего сына — севастократора Исаака — отец перед самой смертью (1143 г.) отстранил от престола, передав власть четвертому — Мануилу.
… А император, почувствовав уже, что ему становится худо, приказал явиться к себе сановникам, вельможам, воеводам, вообще всем знатным лицам, и говорил им следующее: «Ромеи, все сюда собравшиеся, послушайте меня! Многим уже и из предшествовавших императоров угодно было передавать своим детям власть, как некое отцовское наследие. И сам я знаю, что получил царство от отца–императора, и каждому из вас должно быть это известно.
Поэтому вы, конечно, думаете, что ожидая конца жизни и оставляя после себя двух сыновей, я, по общечеловеческому закону, передам власть и престол тому из них, который старше возрастом. Но у меня столько заботы о вас, что если бы ни один из них: по своим качествам не был способен взять на себя это бремя, я избрал бы кого–нибудь иного, кто соответствовал, бы моим и вашим мыслям. Ведь мне кажется, что и дающему и принимающему не принесет пользы, если кормчий по невежеству потопит свой: корабль и, что еще хуже, сам погибнет с вверенным ему кораблем, не воздав даровавшему добром за добро. Вообще не вижу ничего хорошего в том, чтобы осыпать дарами неопытность и невежество. Таковы мысли мои относительно вас, и вот вам доказательство: как скоро дело идет о вашей пользе, я готов забыть даже право природы. Оба сына мои хороши, один из них старше другого по возрасту, но мой ум устраняет преимущество старшинства, ищет наилучшего и убеждает меня предпочесть доблесть доблести. Из всех подвигов самый трудный — стараться избрать наилучшее. А так как наилучшему должно быть и воздаваемо наилучшее, выше же императорской власти ничего другого быть не может, то я желал бы, дорогие соратники, чтобы к преимуществу старшинства присоединялась еще более совершенная доблесть.
Но это соображение обращает мое внимание на последнего моего сына и присуждает ему жребий царствования. И не ослеплением, происходящим от пристрастия, внушено мне такое заключение; оба мои сына равно дороги мне, и с этой стороны ни один не имеет для меня преимущества перед другим. Потому–то приговор относительно их обоих скорее можно доверить мне, чем вам. Но вот что особенно важно обсудить на общем совете: как бы младший мой сын, оказываясь лучше своего брата теперь, не стал хуже его по восшествии на престол; ибо в этом отношении я не доверяю самому себе, боясь в единоличном суде увлечься: пристрастием, которое особенно способно подкупить приговор, если он не ограничивается другим, равносильным. Итак, если хотите, я опишу вам его свойства, а вы потом сами выскажете свое мнение.