Памятное. Книга вторая
Шрифт:
— Андрей Андреевич, собралась я в наш мидовский дом отдыха под Москвой. Можно попросить у вас машину?
— О чем речь, Александра Михайловна. Конечно. Куда вам ее подать? Я сейчас же передам шоферу.
Старался ей помочь, чем мог, и неоднократно.
Случилось однажды и мне с семьей проводить отпуск в том же доме отдыха, где находилась она. Там и произошла памятная мне беседа с Александрой Михайловной. Правда, в то время она уже выглядела как слабая тень некогда энергичной женщины, поражавшей своей эрудицией многих видавших виды политиков, крупнейших государственных деятелей разных стран.
Спрашивал я ее о Мексике. Она рассказывала о своей работе там довольно скупо, потому что Мексика ей казалась далекой не только по расстоянию, но и по времени.
— Когда я работала в Мехико, — вспоминала Александра Михайловна, — мексиканцы называли меня «русской революционеркой». Однако, несмотря на это, проявляли учтивость и корректность. То была не просто дань уважения к дипломатическому статусу, но, вероятно, еще и результат того, что мне самой пришлось приложить немало стараний, чтобы наладить отношения с разными слоями мексиканского общества, в том числе и с деловыми кругами. Конечно, там остро ощущается влияние северного соседа — Соединенных Штатов Америки. С их точки зрения Мексика и экономически, и политически не может себя в достаточной мере оградить от проникновения в страну крупного американского капитала. И все же главный итог нашей деятельности состоял в том, что отношения между Советским Союзом и далекой латиноамериканской страной стали активно развиваться.
Более словоохотливой была, когда говорила о Швеции. Все-таки в этой Скандинавской стране она проработала последние пятнадцать лет.
— Деятели науки и культуры Швеции во встречах со мной подчеркивали, — рассказывала она, — что независимо от расхождений их страну сближает с нашей то, что оба государства являются фактически соседями. Один этот фактор заставляет и Советский Союз, и Швецию не искоса, а прямо смотреть в глаза друг другу. Правда, в Швеции нельзя найти, за исключением очень небольшой группы людей, никого, кто смог бы принять нашу революционную философию. И шведы просто хотят жить с нами в мире. Вот, собственно, та причина, которая заставляла их хорошо относиться к советскому послу, тем более женщине.
Тут у нее на лице впервые появилось нечто похожее на улыбку.
Я видел, что говорить ей нелегко. Женщина, которая помогала Александре Михайловне передвигаться и возила коляску, поправила покрывало, укутывавшее ноги моей собеседницы, и я почувствовал, что лучше было бы наш разговор прекратить, тем более что наступал вечер и становилось прохладно. Но она, как бы вспомнив, что проработала в Швеции много лет, сама решила поговорить об этой стране побольше, рассказать о ней то, что ей казалось наиболее интересным и близким.
О Швеции Александра Михайловна рассуждала с некоторым оттенком юмора.
— Представляете, Андрей Андреевич, — говорила она улыбаясь, — в свое время в Швеции меня считали «персона нон грата» и не разрешали даже проживать там. Это происходило еще до революции, когда наша партия находилась в подполье и русских социал-демократов в некоторых странах Европы боялись как огня. Прошли годы. И вдруг Советское правительство запросило агреман на ту же Коллонтай, которую шведы в свое время выдворяли из Стокгольма. То ли не запомнили они моей фамилии, то ли не разобрались — подумали, что это какая-то другая особа, то ли все прекрасно понимали и просто не захотели портить из-за моей персоны отношений с Советским Союзом — не знаю. Думаю, что скорее всего сыграло тут свою роль последнее обстоятельство, но агреман они дали, и я прибыла в тот же самый Стокгольм. Да не просто, а уже как посланник великой социалистической страны. Выдворяли меня в свое время полицейские и агенты местной охранки, а теперь принимали сам король, премьер-министр и министр иностранных дел. Причем даже не по одному разу, а помногу раз. Ведь я пробыла в Швеции самые тяжелые для нашей страны годы — всю войну. И приходилось делать многое, чтобы напоминать местным властям, как они обязаны по-настоящему соблюдать нейтралитет и не поддаваться на провокации нацистов его нарушить. А такие попытки, да и сами нарушения, имели место, и не раз. Я ведь ни на один миг не забывала в Стокгольме, что там, за Балтикой, на фронте погибают наши люди…
И в этот момент Александра Михайловна заплакала. Она сидела в своей коляске, слабая пожилая женщина. Я находился рядом, пытался ее успокоить и даже несколько сожалел, что вывел ее своими вопросами на такие воспоминания, которые стоили ей немалых затрат сил и разволновали.
О Молотове
Едва ли кто-нибудь станет оспаривать то, что в истории советской внешней политики и дипломатии В. М. Молотову принадлежит особая роль. Он являлся народным комиссаром иностранных дел, а затем министром иностранных дел СССР в период с 1939 по 1949 год — с момента освобождения Литвинова с поста наркоминдела и до назначения министром иностранных дел А. Я. Вышинского, — а затем еще раз с 1953 по 1956 год. Одновременно Молотов в 1930–1941 годах занимал пост Председателя Совета Народных Комиссаров СССР, а с 1941 по 1957 год — первого заместителя Председателя Совнаркома, затем — Совета Министров СССР.
При Сталине в партии и стране Молотов являлся фактически вторым по положению лицом. Конечно, принципиальную политику СССР во внешних делах определяло Политбюро во главе со Сталиным, мнение которого имело определяющее значение. Однако в решении конкретных вопросов отношений с другими странами многое зависело от Молотова. От него и возглавляемого им министерства исходило большинство наших предложений в международных делах. Это относится и к периоду войны, который мне особенно знаком, поскольку почти все наши важные внешнеполитические шаги так или иначе касались США как союзной державы.
Молотов оставался правой рукой Сталина и на союзнических конференциях военного, а также послевоенного времени. Он представлял Советский Союз и на проходивших в тот период конференциях министров иностранных дел.
Должен подтвердить справедливость того, что Молотов оказывал на Сталина заметное влияние. Конечно, видел я это с вышки внешних дел. Верно и то, что отношение к нему со стороны Сталина представлялось неровным.
Чем объяснялось высокое положение Молотова? Да тем, что Молотов — старый революционер отстаивал интересы Советского государства на международной арене. Он в числе первых воочию увидел эгоистичность конкретных целей в политике США и Великобритании. И чем ближе надвигалось окончание второй мировой войны, тем все более отчетливо проявлялось то, что эти цели направлены на завоевание западными державами, прежде всего Соединенными Штатами Америки, доминирующего положения в мире. Молотов хорошо понимал, что западные страны намерены строить свое благополучие за счет интересов других, прежде всего — за счет стран социализма.
В США, Англии и других странах Запада Молотова относили к категории сторонников «твердой линии» в отношении капиталистических государств. Однако в проведении политики Советского Союза он был отнюдь не более тверд, чем партия и ее Центральный Комитет.
За время после выхода в свет первого издания «Памятного» выявилось много новых фактов и документов, высветивших роль Молотова во время сталинских репрессий. Ставшие известными факты полностью подтверждают, что Молотов был в окружении
Сталина опорой диктатора. Эти же факты дают основание сделать вывод, что он являлся главной опорой. Ряд лиц в окружении «вождя» как бы соревновались друг с другом в том, кто из них получит в процессе проведения репрессий наибольшую похвалу от Сталина. Но даже Ворошилов и Каганович соревноваться с Молотовым в этом отношении не могли.
Видимо, не последнюю роль здесь сыграло то, что ни Ворошилов, ни Каганович, ни тем более другие лица, окружавшие диктатора, не могли сравниться с Молотовым с точки зрения интеллектуальных способностей. Сталин эти способности Молотова знал и ценил. Но ценил по-своему, по-сталински. Он никогда не позволял, чтобы об этом интеллектуале складывалось мнение как о каком-то неприкасаемом, и, дескать, поэтому все приближенные к Сталину должны были отводить Молотову какое-то особое место.
Сохранилось множество разного рода записок, в которых рукою Молотова выражены его циничные и жестокие мнения о работниках разных рангов. В результате подобных оценок со стороны Молотова многие люди погибали. Такой исход отвечал ненасытным деспотическим амбициям Сталина.