Памятное. Новые горизонты. Книга 1
Шрифт:
Церемония проходила в приемном зале Букингемского дворца. Это – необычайно длинный и, как мне показалось, непропорционально узкий зал. Между собой мы, советские представители, отмечая добротную отделку его интерьера, говорили, что если бы этот зал был на несколько метров шире и с гораздо более высоким потолком, то по размеру, пожалуй, он не уступал бы Георгиевскому залу в Московском Кремле. Что же касается цветовой гаммы и убранства интерьера, то зал Букингемского дворца в целом довольно мрачный, в соответствии с общим англосаксонским стилем. В нем не хватает светлых тонов. Взгляд так и ищет большой камин, какие обычно видишь в средневековых замках Англии. В подобных каминах когда-то жарили на вертеле быков и баранов. Но такого камина здесь нет.
О чем вспоминал Черчилль
Четкие следы оставили в моей памяти встречи с Черчиллем, о котором я высказывал впечатление в связи с Крымской и Потсдамской конференциями союзных держав. Когда мне, уже в качестве посла в Лондоне, приходилось беседовать с ним – в Англии после выборов 1951 года Черчилль вновь стал премьер-министром, – то он неизменно возвращался к воспоминаниям о встречах со Сталиным и Рузвельтом в военный период, а также о встрече «Большой тройки» в Потсдаме. Ему нравилось, оседлав память, совершать путешествие в прошлое. Он как бы шагал по этому прошлому и, конечно, с сигарой.
Хорошо помню, с какой самоуверенностью Черчилль ожидал исхода выборов в Англии. Эта уверенность в победном для Черчилля результате голосования в какой-то мере передавалась и Сталину. Но жизнь распорядилась по-своему.
В наших новых беседах Черчилль не вспоминал об этом драматическом эпизоде в его жизни. Он говорил лишь о своих встречах с руководителями двух держав – СССР и США. И если бы я не вмешивался при этом в разговор, то, казалось, Черчилль продолжал бы его бесконечно. По всему чувствовалось, что он сам получал большое удовлетворение от своих воспоминаний, а мое присутствие являлось хорошим стимулом для них.
Так было и в 1953 году, когда я наносил Черчиллю последний визит перед отъездом в Москву. Меня вызывали на родину в связи с назначением на пост первого заместителя министра иностранных дел СССР. Это произошло сразу после кончины Сталина.
Черчилль спросил:
– Нравится ли вам Лондон?
Я ответил:
– Город мне нравится, особенно теперь, когда он украшен в связи с предстоящей коронацией королевы Елизаветы II. Хорошо выглядит Пикадилли-стрит, по которой, судя по всему, должен проследовать кортеж королевы. Англичане умеют готовиться к большим торжествам.
Черчилль улыбнулся и с характерной для него в таких случаях хитрецой сказал:
– Да, Пикадилли-стрит и город выглядят в связи с предстоящим событием хорошо, красиво. Мы, англичане, считаем, что лучше пойти на значительные расходы на всякие украшения один раз в жизни своих королей и королев, чем нести эти расходы каждые четыре года, как это делают американцы в связи с выборами своих президентов.
Не скрою, на меня произвело впечатление это типично черчиллевское замечание. Остроумное и по существу правильное.
– Мне и самому приходилось наблюдать кое-что подобное, когда работал в США, – заявил я.
Стараясь повернуть беседу в сторону Крымской и Потсдамской конференций, я задал премьер-министру вопрос:
– Как вы, оглядываясь назад, рассматриваете сегодня значение конференций, которые состоялись в свое время в Ялте и Потсдаме? Что касается Москвы, то она придерживается того мнения, которое высказал Сталин, когда он прощался с вами, господин премьер-министр, в Ялте и в Потсдаме. Он тогда, как вы, вероятно, помните, подчеркивал огромное значение обеих встреч руководителей трех держав. В Ялте – Рузвельту, а в Потсдаме – Трумэну Сталин высказывал аналогичную мысль.
Черчилль как будто ожидал этот вопрос. Он заявил:
– Моя оценка и оценка американского президента, высказанные тогда Сталину, были одинаковы. Они, по существу, совпадали и с мнением Сталина. Правда, возможно, в ходе переговоров на самих конференциях не все шло гладко по некоторым проблемам, в частности по вопросу о Польше. Но в конце концов мы все же договорились.
Затем Черчилль заговорил о Рузвельте во времена Ялты.
– Я опасался, – сказал он, – что в Ялте президент не сможет быть физически в должной форме до конца встречи. День-другой он плохо себя чувствовал. Давний недуг снова посетил президента. Сказалось и напряжение.
Я на это заметил:
– Сталин, видимо, тоже был несколько обеспокоен состоянием здоровья Рузвельта. Он даже нанес визит президенту, которому заранее передали просьбу не затруднять себя и не пытаться привстать на кровати. Так все и было. Сталин не обременял его. Он только пожелал скорого выздоровления. Мне пришлось быть свидетелем этого трогательного эпизода.
– Да, – сказал Черчилль. – Относительно обеих конференций уже много написано и сказано. А будет написано и сказано, видимо, еще больше.
Беседа закончилась, как говорят, на позитивной нотке. Черчилль проводил меня до выхода из дома на Даунинг-стрит, 10, где на улице уже стояли фотографы, запечатлевшие нашу с ним последнюю встречу. Премьер-министр на снимке стоит, конечно, с сигарой и с неизменной сдержанной, чисто черчиллевской улыбкой.
Такой была моя последняя встреча с премьер-министром Англии Черчиллем. Вскоре его освободили от обязанностей главы правительства страны, над владениями которой тогда еще не заходило солнце.
Однако вскоре после этого оно стало заходить: протекал неизбежный процесс освобождения колоний.
Через два дня после беседы с премьер-министром он прислал мне более десятка своих небольших картин, написанных акварелью и переплетенных в один альбом.
Как известно, Черчилль иногда занимался живописью. В частности, в свое время стало широко известно, что после отставки он уехал на Средиземное море писать пейзажи.
Черчилль оставил о минувшей войне мемуары. Это – шесть томов, которые так и названы «Вторая мировая война».