Пандем

Дяченко Марина и Сергей

Со временем его характер немного выправился: оставаясь упрямым, самоуверенным и желчным, Сашкин муж тем не менее обтесался и повзрослел. Их с Кимом отношения, прежде не особенно теплые, теперь сделались если не родственными, то по крайней мере товарищескими.

— О-о! Sister-in-law! O-o! My dear brother! Привет, красавцы! Ма-ама, они явились уже! Ариночка, я бы сказала, что ты прекрасно выглядишь, но боюсь, ты сочтешь это пошлым комплиментом, поэтому я промолчу, несмотря на то что ты выглядишь потрясающе… Жрать у нас особенно нечего, вы же не есть сюда пришли, а поздравлять

именинниц и веселиться… Арина, есть безалкогольное шампанское. Алекс, забери со стола эту селедку, весь дом провонял, как затонувший сейнер… Нет, Ким, подарки спрячь пока, подарки — за столом… Шурка, не вертись под ногами. Папа, забери Шурку, ну я прошу, дай ему какую-нибудь железяку раскрутить… Например, приемник старый…

На втором курсе журфака Александра родила сына — без отрыва от учебы. Младенца назвали недолго думая Александром; побывавший в рюкзаке-«кенгурушнике» на многих зачетах и даже лекциях, Шурка получился какой-то ненормально умный — уже в пять лет его отдали в школу для особо одаренных детей, и он блистал там, решая уравнения. Правда, с виду в Сашкином сыне никак нельзя было заподозрить «головастика» — здоровенный и краснощекий, он уродился характером в мать, а значит, был шумный, не очень аккуратный и чрезвычайно шкодный.

— Привет, дядь Ким! Привет, теть Арина! Этот — младенец — еще не родился? А вы мне — это — его покажете, когда он?..

— Ну конечно, тебе — первому… Держи, — Арина сунула Шурке в руки керамический домик-подсвечник.

— Спаси-ибо! Какой ка-айф!

У Шурки была одна очень милая черта — он искренне радовался любому подарку вне зависимости от его цены и ценности.

— Поздравьте Лерку, — строго сказала Александра. — Она на кухне.

Ким взял второй букет цветов и по узкому, памятному с детства коридору прошел на кухню. От плиты обернулась точная копия Александры — такая же черноволосая, с высокими скулами, с насмешливыми черными глазами женщина двадцати четырех — нет, уже двадцати пяти — лет от роду.

Валерия жила с родителями. Ни мужа, ни детей у нее не было.

* * *

«Пандем?»

«Да?»

Сашка обожала шумные праздники. Семейство сидело за большим столом — Александра с мужем и сыном, Лерка, Ким, Арина, родители и четыре Сашкиных подруги с двумя мужьями. Комната, не рассчитанная на такое количество народа, казалась раздувшейся, как переполненный чемодан.

«Пандем?»

«Не шевели губами. Зачем?»

Ким плотнее сжал губы и наклонился над тарелкой. Ему казалось, что он делает что-то запретное. Что в беззаботное общество родичей он принес мину, или опасную болезнь, или плохую новость.

Александра и Лерка восседали во главе стола плечом к плечу; Александра с детства любила играть в «одинаковцев» и, будучи уже взрослой, нет-нет да и покупала вещи в двух экземплярах — себе и сестре. Лера, одинаковой одежды никогда не любившая, в честь дня рождения уступила Александре и надела белый свитер-близнец; сидя за столом, сестры казались отражением друг друга, и только Шурка, к этому моменту поселившийся в уютном домике-под-скатертью, мог свидетельствовать, что под столом на тете надета юбка, а на маме — черные брюки-клеш.

— …Разрешите сказать тост! — папа, Андрей Георгиевич, поднялся. В свои шестьдесят с лишним он был импозантен, подтянут и моложав. — Я хочу поднять этот бокал — в первый, заметьте, раз! — за наших славных девочек, которые…

Гости выпили и загалдели. Ким потянулся за полиэтиленовым пакетом, заранее «заряженным» на спинке стула. Александре полагался альбом с репродукциями Моне; взглянув на подарок, его не склонная к восторгам сестра слегка разинула рот:

— Как? Ты… Ну ни фига себе! Как ты догадался? Я на него уже месяц… Ну, Кимка, спасибо! Ну ты выдал!

Расцеловавшись с Александрой — звякнула посуда на покачнувшемся столе, — Ким извлек из пакета обувную коробку. Гости притихли; Лера открыла крышку и вдруг покраснела — белый воротничок свитера подчеркнул ее смущение, делая румянец глубже и ярче.

— Ну ты даешь, — только и проговорила Лерка.

В коробке лежали тонкие аквамариновые босоножки на высоком каблуке.

…Это ничего не значит, думал Ким, глядя, как Лерка торопится в коридор — примерить обновку. Это не довод, думал он, когда обнаружилось, что босоножки сидят на сестре идеально. Я мог угадать их потаенные желания… Все-таки они мои сестры, я их неплохо знаю… Какие-нибудь случайные слова могли всплыть из подсознания… Подсознание могло само…

«Разумеется. Тем более такое замечательное подсознание, как твое».

Во внутреннем голосе звучала ирония. Ким едва удержался, чтобы не потрясти головой.

Мама смотрела на него с восхищением:

— Ты же никогда в жизни не дарил обуви!

— У нас с Леркой нога нестандартная, — горячо подхватила Александра. — Подъем большой, сто лет намучишься, пока купишь… Аринка, признавайся, это ты выбирала?

Арина отнекивалась. Ей не верили.

— Я их позавчера в универмаге примеряла, — отрешенно бормотала Лерка. — По-моему, эти самые. По-моему, в моем размере там была одна только пара… Ты что, за мной следил?

Кимова улыбка — он чувствовал — становилась все более напряженной. Жестко, по-спортивному работали растягивающие рот мышцы.

…Что, если вся эта вечеринка — плод его воображения? Нет ни мамы, ни сестер, ни Арины. Или — хуже — они есть, но склонились над ним, пытаясь разобрать хоть слово в его бормотании. А он лежит в больничной пижаме, смотрит в потолок, видит картины, не чувствует реальных прикосновений…

«Ким… Ты бы поменьше занимался собой. Они счастливы, между прочим».

«Я рад за них».

«Ну и ладушки. А я рад за тебя».

Подарки прочих гостей прошли почти незамеченными. Александрина подруга даже обиделась; к счастью, ее обиды хватило ровно на двадцать минут. Миновали подряд еще три тоста; гости расслабились, общий разговор распался на несколько шумных, мешающих друг другу болталок. Говорили о новостях, о каких-то интригах вокруг городской газеты, об общих знакомых, которых и Ким, и Арина видели в лучшем случае на экране телевизора. Арине было интересно; Ким почти не слушал.