Пандем
Шрифт:
— Вы в это верите? — мальчик тонко, по-взрослому, улыбнулся.
— Нет. — Ким не знал, как с ним говорить. Не мог найти верного тона.
— А в то, что диагноз Прохорова Виктора Антоновича от четырнадцатого февраля был ошибочный?
В словах гостя была некая ненормальная точность; к историям болезни, хранившимся в сейфе, никакие мальчики допущены не были. Ребенок Прохорова?
— Ким Андреевич, вы действительно ошиблись в диагнозе? — снова спросил мальчик, глядя Киму в глаза.
— Нет, — сказал Ким.
На кухне
«Все всё знают, — подумал Ким. — Только верят по-разному: кто в новую методику, кто в святое благословение, кто в летающую тарелку…»
— Они просто раздумали умирать, — признался он со вздохом. — Я не готов объяснять тебе, почему так случилось.
— Я и не прошу объяснять, — мальчик снова улыбнулся. — Наоборот… я хотел бы сам. Если позволите.
— Объяснить? — Ким не хотел, чтобы в голосе его прорвалась насмешка. Но она все-таки прорвалась.
Мальчик не обиделся:
— У вас ведь объяснений нет? Почему бы не выслушать мою версию того, что случилось в вашей больнице? И заодно того, что случилось двадцать девятого февраля. И того, кстати, что случилось сегодня с вами…
«Стресс, — подумал Ким. — Возможно, приключение с горящей машиной подранило меня куда сильнее, чем кажется…»
Скормить ему легонький транквилизатор?
— Кстати… — сказал он легко и буднично, как обычно говорил с пациентами. — Как ты все-таки оказался… на трассе? Ты что же, ночевал там в ожидании, пока я навернусь?
— Нет, — сказал мальчик. — Не знаю, как вам сказать… как это преподнести получше. Поудачнее, нежели двадцать девятого февраля.
— Что?!
— Вы скоро потеряете работу. Просто некого будет лечить.
Ким открыл рот, чтобы мягко пошутить в ответ — но так и не придумал шутки.
— Что, все будут здоровы, да?
Мальчик кивнул:
— Да. Как ваши теперешние пациенты. Как Прохоров Виктор Антонович.
— Он твой родственник, да? Может быть, отец? Дядя?
— Нет, не родственник. Мне кажется, родственников в обычном понимании у меня вообще нет…
Ким осознал вдруг, что гость сидит, не разжимая губ, а голос его звучит внутри Кимовой головы. На секунду вернулся ужас двадцать девятого февраля — когда останавливались поезда и самолеты бессильно опускались куда попало, когда телефонные линии не выдерживали лавинообразной нагрузки, когда алкоголики бросали пить навсегда-навсегда, кто-то вопил от ужаса, кто-то пытался покончить с собой, а кто-то искренне недоумевал, из-за чего сыр-бор: подумаешь, голос внутри головы…
Стучали часы. Уютно булькали голуби.
— Как ты это делаешь? — спросил наконец Ким.
Мальчик вздохнул: «Да вот так…»
— Да вот так, — повторил он вслух. — Я подумал, как раз сегодня вам будет легче в это вжиться… в новую реальность. Стресс размывает границы вероятного…
— И… что?
Мальчик
— Предположим, что некое существо… Нет, не так. Предположим, что информация, преодолев некий порог, получает способность… Нет. Предположим, что есть такой комплекс свойств — всеведение, вездесущесть и всемогущество…
— Так, — вырвалось у Кима.
— Так, — мальчик кивнул. — Не всеведение… Но знание, которое приближается ко всеохватному. Не всемогущество… Но возрастающая со временем способность находиться сразу во многих местах. Не всемогущество, но…
Часы за его спиной в последний раз тикнули и остановились.
Ким поднялся, добавил воды в остывший чайник, поставил его на огонь и уселся снова.
— Это… надо переварить, правда? — тихо спросил мальчик.
Ким молчал.
— Два года назад, — медленно сказал гость, — я решил, что, явившись всем одновременно, весело так, по-дружески… что человечество придет в восторг.
Ким молчал.
— Сейчас я пойду, — сказал мальчик. — У вас будет время, чтобы… осознать. Когда — если — захотите еще раз со мной поговорить…
— Я тебя провожу, — резко сказал Ким.
— Не надо, — мальчик помотал головой. — Я и сам… доберусь. А плохо будет, если Арина Анатольевна проснется и не застанет вас…
— Эй… Как тебя зовут?
Мальчик обернулся от входной двери:
— У меня нет имени. Только самоназвание. Пандем.
Глава 2
Почти четыре года назад Ким встретил свою будущую жену перед входом в художественный институт. Арина стояла, прислонившись спиной к чугунной ограде, а рядом стоял ее однокурсник Генка Травников; его имя Ким узнал много позже — тогда же он увидел просто парня, орущего на девушку.
На тот момент Арина была девушкой Генки. Вернее, добывала в этом качестве последние секунды. Генка был талантлив, он был самый талантливый на их курсе, Арина любила его безумно. Ей было девятнадцать лет.
Генка был талантлив и вспыльчив. Потом, успокаиваясь, он всякий раз на коленях умолял Арину простить его. И она всякий раз прощала, потому что любила его безумно.
Он был ревнив. Она была кокетлива. На этот раз он счел, что она слишком часто улыбается Зубалову. Кто был этот Зубалов, Ким сейчас уже не помнил.
Итак, Генка орал на Арину, прижимавшуюся спиной к чугунной ограде, и ее растерянность давала пищу самым скверным Генкиным догадкам. Глубоко внутри себя он считал, что девушка, если она не виновата, не станет вот так, со слезами на глазах, слушать оскорбления — она непременно даст обидчику по морде, и если бы Арина съездила Гене пятерней с накрашенными ногтями, если бы оставила пять красных полос на бледной от гнева щеке — тогда, вполне вероятно, судьба ее сложилась бы по-другому, и судьба Кима сложилась бы по-другому, и их дети никогда не появились бы на свет.