Панджшер навсегда (сборник)
Шрифт:
К этому времени в глухих провинциях, поближе к Пакистану и Ирану, как отторжение преобразований всех последних лет, на саудовских дрожжах набрало силу исламистское политическое течение. Одним из лидеров исламистской молодежи наравне с Хекматиаром и Раббани стал и Ахмад Шах Масуд, полевой командир, прозванный позже за смелость и неуступчивость Панджшерским львом. Теперь это течение питалось еще и законом кровной мести. Замученные и растерзанные взывали к отмщению, а большинство из них были улемами, религиозными учителями, исламисты с полным на то основанием объявили Кабульскому режиму джихад.
К зиме 1979 года узел внутренних афганских проблем затянулся настолько, что его оставалось только рубить. Естественное стремление народа к новой свободе, в то время как диктатор кровью утверждал свою власть, а исламисты насаждали шариат,
Вникать в дела Усачеву пришлось на ходу. Его батальон в составе полка предназначался для вполне определенной задачи: во что бы то ни стало заткнуть одну кровоточащую дыру, а именно Панджшерское ущелье, логово Ахмад Шах Масуда. Отменный полевой командир, боевик с университетским образованием, он обладал внешностью и манерами цезаря, а уж никак не дремучего феодала, его же подразделения только условно назывались бандами, они имели хорошую организацию и контролировали всю территорию на восток от Саланга и до Пакистана. А его прозвище Масуд, «Счастливый», говорило обо всем остальном. Через ущелье Пяти львов он открыто выходил на главную афганскую коммуникацию Хайратон-Кабул. Полку предстояло взять ущелье под свой полный контроль. «Славная задачка, – только и смог подумать комбат, когда услышал это известие на совещании у командира дивизии, – тут либо грудь в крестах, либо голова в кустах». До офицеров батальона эту информацию доводить не полагалось, некоторое время на ней еще будет значиться гриф секретности, хотя бывалым парням из соседних полков эта картина виделась безо всякого грифа. С Панджшером нужно было что-то решать уже давно.
В палатке штаба батальона все строго, точно, все по норме. Походная кровать для отдыха дежурного, застланная простынями, складной рабочий стол с радиостанцией и полевым телефоном, металлический ящик – сейф с картами и документами батальона, две лампы электрического освещения, керосиновая лампа, столы и стулья для служебных совещаний – вот и все убранство, регламентированное, как и вся армейская жизнь. Жизнь и регламент. Кажется, они несовместимы, в этом сочетании совершенно нет места свободе, но стоит ли размышлять о своей свободе, когда ты, не задумываясь, отбираешь ее у других, у своих офицеров, солдат, насаждаешь дисциплину. Зачем? Ну это просто. Боевую задачу способно выполнить только обученное, организованное подразделение, в котором воля и власть отданы одному человеку – командиру. То есть ему, Усачеву. Однако и сам он никак не мог привыкнуть к тому, что его дни оказались замкнуты четырьмя точками круга: комнатой в офицерском модуле, вот этой палаткой рядом с пыльным земляным плацем перед расположением батальона, парком боевых машин и стрельбищем. Одно дело – выехать на учения на считанные дни, и другое – на неопределенный срок, конец которого теряется за горизонтом, в фиолетовой дали. Но стоит только идентифицировать жизнь как службу, и все встанет на свои места. И круг разорвется, и будет все иначе. Уже скоро.
– Товарищ подполковник, за время вашего отсутствия в батальоне происшествий не случилось. Личный состав находится на занятиях в районе стрельбища. Дежурный по батальону лейтенант Рыбакин, – опустив руку после четкого приветствия, дежурный замолчал в ожидании распоряжений. Этот парень располагал к себе Усачева. Хороший офицер, ладно скроен, уравновешен, организован сам, сумеет организовать и службу. Может пойти дальше других, волевой взгляд, уверенность в себе – есть в нем что-то. Лишь бы уверенность не переросла в самоуверенность, комбат уже видел в своей службе,
– По возвращении с занятий собрать всех офицеров здесь, в штабе. Иметь блокноты для записи. Это все. Можете идти отдыхать.
– Товарищ подполковник, разрешите вопрос?
– Ну давай, слушаю.
– Мы ведь здесь не затем, чтобы полигоны утюжить, как в Термезе… Говорят, что нас скоро в горы двинут. Правда это?
– Рыбакин, черт тебя дери! Все слухи по гарнизону собрал! Больше выдержки, лейтенант, будет срок, доведу. – А про себя еще подумал: «И на твой век дерьма хватит».
– Товарищи офицеры! – Усачев медленно окинул взглядом офицеров батальона. – Мы приступаем к выполнению боевой задачи. Это и есть наш интернациональный долг. Прошу не путать идеологию и обыкновенную армейскую службу. Вооруженные силы призваны защищать страну, и совсем необязательно это делать на своей территории. На изучение местной обстановки, афганских обычаев, на знакомство с гарнизоном и общую рекогносцировку, на слаживание подразделений командир дивизии отвел нам три дня. Начиная с двадцать второго марта каждую ночь в течение недели ротами и усиленными взводами ходим в засады, отсекаем тропы, ведущие в соседние кишлаки. Задерживаем всех ночных бродяг, а тех, кто не сдается, – уничтожаем. Задача реальная, но, как сказал комдив, она скорее психологическая, люди должны привыкнуть к обстановке и быть в готовности выполнять более серьезные задачи. Начиная с апреля – срок будет уточнен – оказываем поддержку подразделениям, блокирующим трассу Саланг-Кабул. Вплотную займитесь своими ротами и взводами, изучайте личный состав. Вы сами и люди должны четко уяснить, что учеба, какой она была в Союзе, закончилась, здесь все должно быть подчинено предстоящим боевым действиям. Начальник штаба, доведите до офицеров распорядок дня гарнизона, расписание занятий и прочие организационные вопросы.
Во вступительном слове комбат был краток, не имело смысла заменять словами то, в чем он сам еще не разобрался, да и невозможно заменить словами этот дух войны, который здесь жил во всем. Он впервые присутствовал на армейском пиршестве, где все, включая гражданский персонал, подчинялось распоряжениям военного руководства, где долгие и пустые обсуждения заменены четкими решениями по всем вопросам, начиная с топки казарменных печей до нанесения массированных ударов по скоплениям душманов.
Начальник штаба батальона капитан Савельев обладал отменными организаторскими способностями, умел принимать решения, доводить их до конца, в нем чувствовалась военная косточка. Его волевое лицо с твердым взглядом, поджатыми губами, спортивное телосложение только подчеркивали его жесткий характер и требовательность, но при этом он мог легко перейти на «ты». Кроме того, Савельев был умен и неболтлив, и если высказывался, то по существу.
– Товарищи офицеры, мы вошли в состав 108-й мотострелковой дивизии, ее штаб дислоцирован здесь, в Баграме, два полка – в Кабуле, один – в Чарикаре, а на базе бывшего танкового сформирован наш мотострелковый полк. Основная задача дивизии – ведение разведывательно-поисковых операций, уничтожение обнаруженного противника, а также охрана коммуникаций и объектов…
После совещания комбат и его начальник штаба остались в палатке одни.
– Ну что, Александр Степанович, будем воевать, – то ли утверждение, то ли вопрос, а может, и что-то третье скрывалось в словах Усачева, например сомнение. – Как будем воевать? – Спокойный, будничный голос командира дивизии все еще звучал в его ушах, вместе с этим чуть хрипловатым голосом передавалась и уверенность в том, что задача выполнима. Первая в его жизни боевая задача.
– Повоюем, – невозмутимо ответил Савельев, – нам ли, русским, привыкать к азиатским походам?
– Ты прав, не привыкать… Мы бы этой войны все равно не миновали. Американцы стараются. На все изжоги пойдут, чтобы вытянуть из нас жилы, обескровить, заставить людей бояться за себя, за будущее. А тут война. Самые сливки. Афганцы с их проблемами Штатам не нужны, они – жертва мировой политики, заложники. Они и вся их страна – сыр в мышеловке. Мы им стали помогать – вот мышеловка и захлопнулась. Удивительно, что наши старцы в Политбюро этого не просчитали.