Пангея
Шрифт:
Не пойми откуда на помосте оказался и Крейц — точеный правильный нос и седоватые длинные волосы делали его похожим на романтического Ференца Листа, почему-то решившего разораться среди площади.
Не успел он поднести громкоговоритель к губам, как из динамиков, привешенных к зданиям, окружающим площадь, на которой обычно проходили военные парады, потекла траурная музыка:
— Они убийцы, — начал свою речь Исеров, — нашей страной правят убийцы уже долгие столетия.
Он поднял воротник, за который валились колючие снежинки.
— Мой отец пал от рук этих палачей, — подхватил Крейц, — у меня к этой власти личные
— Хватит рассказывать свое CV, — злобливо бросил ему Исеров, — вы тут не на работу устраиваетесь.
— Как сказать, — не выдержал кто-то из стоявших рядом.
Внезапно музыка прекратилась, из динамиков понеслось шипение, а затем на всю площадь стал разноситься голос Лота.
Исеров стушевался и опустил громкоговоритель.
Крейц, раскрасневшийся от волнения, продолжал говорить, но его никто не мог услышать.
«Я знал, что вы придете сюда, я давно хотел поговорить с вами», — произнес голос Лота.
Толпа взревела.
Свист и выкрики «Долой!» стали заглушать говорившего.
Внезапно голос смолк, потом заговорил снова, все сначала, но значительно громче: «Я давно хотел поговорить с вами. Вы не справедливы, а я справедлив. Что вам надо, почему вы здесь? Вам нравится этот выскочка в белом жакете, предавший присягу? Или, может быть, вам интересны эмигрантские бредни? Вам нужны такие вожаки? Мой бедный, бедный народ! Ни чумы, ни войны, ни голода — вы живете спокойно, и я в этом виноват? Я виноват в том, что мой народ скучает и тешится детскими казнями?»
На площади воцарилась тишина. Усилился ветер, превращая легкий снежок в первую зимнюю веселую метель.
«Вы растроганы смертью этого малыша? — продолжал Лот. — Хотите, я оживлю его? Вас позвали на спектакль, а не на мои похороны. Неужели вы просто публика, а не народ»?
Кто-то попытался свистнуть, но его зашикали. Лота слушали с напряжением, не только потому, что он казался убедительным, но и потому, что его речь увлекала.
«Я не боюсь самозванцев, — голос Лота креп, казалось, он слышал, как его слушают люди, — мир хрупок, как и любовь, в которую вы перестали верить. Мои корни в этой земле, и я не дам вам плевать на нее. Идите домой. Каждый должен вспомнить, что у него здесь дом».
Когда собравшиеся поворотились назад к самодельной трибуне, мальчика уже не было.
— Вознесся! — воскликнул кто-то. — Это знак нам, пошли отсюда.
— Да просто смылся, — возразил другой.
Исеров поднес громкоговоритель к губам. Он был бледен, потому что заготовленная им речь теперь была не нужна. Обстоятельства принуждали его говорить от себя, а это он умел делать плохо:
— Говори же! — крикнул кто-то из толпы.
— Мы должны, — начал было Исеров и запнулся, — нам надо мочь стоять на своем, на своих правах.
— Где мальчик? — выкрикнул кто-то из толпы.
— Я не знаю, он ушел, — смущенно пробормотал Исеров.
В толпе хихикнули.
— Мы должны бороться за свободу, — выдавил из себя Исеров. — Тирания…
— Какой же ты импотент, — не выдержал Крейц, — отвали, дай мне сказать…
В толпе засвистели.
Исеров растерялся и зашарил глазами по толпе.
— Мы проливали кровь, — внезапно сказал он.
— Сегодня мы должны положить конец эпохе Лота! — гаркнул Крейц.
— А чью кровь вы проливали? — раздалось из толпы.
— Мальчик где? — заорала толстая женщина в вязаном розовом берете. — Верните мне ребенка!
Внезапно
Трибуна незаметно опустела, где-то начался потешный мордобой, а где-то взаправдашний — между Исеровым и Крейцем. Через два часа на площади, засыпанной конфетными фантиками, огрызками беляшей и пустыми банками из-под пива и кока-колы, никого уже больше не было.
Рахиль примчалась в приемную к Лоту, как и было условлено, на следующий день вечером. Она постаралась выглядеть особенно привлекательной, тонкость и гибкость ее стана подчеркивало трикотажное серое платье с тонким кожаным пояском, малахитового цвета газовый платок оттенял черноту пышных волос. Когда она вошла в приемную, ее будто никто не заметил. Секретари то и дело поворачивались спиной, забывая ответить на заданный вопрос. Грубость одной из помощниц Лота была столь выразительной, что Рахиль даже померещилось, что это был молодой мужчина-травести в черной юбке мини, а отнюдь не девушка.
О зеленом чае с лотосом не могло быть и речи.
— Я жду уже час, — не выдержав, крикнула Рахиль в воздух.
Грубая секретарша сняла трубку и рявкнула в нее:
— Кто пропустил Рахиль Колчинскую? Какого хрена? Внимательно читай, до какого числа заказан пропуск, козлина!
Когда напомаженная Рахиль шла на это свидание к Лоту, самые яркие фантазии разрывали ее воображение. Ей мерещилось, что она наконец стала министром и под ней гигантская человеческая пирамида, которую не покажут ни в одном цирке. Или что милый Лот поставил ее во главе своей канцелярии, и теперь она, доказавшая свою преданность, руководит заваркой чая с лотосом, который из ее рук принимают самые сильные мира сего. Что она хотела получить за свою любовь и предательство? Возможность быть полезной своему господину. Пахучая магия власти, искрометная любовь, которая так быстро вспыхивает от ее физического приближения. Она была готова отдать себя без остатка. Она ничего так не хотела, как быть частью этой машины, незаменимой частью, частью, без которой не родится заря и твердь не движется к Востоку.
В это время, пока она шла, а потом сидела в приемной, Голощапов лежал в ароматной ванне с перерезанными венами.
Лахманкин в аэропорту садился в арендованный чартер, который так никуда и не полетел.
Исеров доканчивал вторую бутылку водки, глядя уже остекленевшими глазами куда-то по ту сторону, где отчетливо виднелись контуры его разбившейся вдребезги мечты.
Кир тихо праздновал победу коньячком и хорошей партией в вист. С самого начала он исправно отправлял все копии своих гениальных планов Лоту, как, впрочем, и контрсценарии, один из которых, правда, несколько подредактированный Лотом, и был реализован накануне.