Пани царица
Шрифт:
– Долго ли за тебя кровь христианская литься будет? Ничего доброго в царстве твоем не делается. Земля наша через тебя развалилась, разорена и опустошена; ты воцарился не по выбору нашей земли; ты погубил многих невинных, сжалься над умалением нашим!
Шуйский начал браниться, даже за нож схватился, однако Ляпунов дал знак своим товарищам. Те набросились на царя и объявили, что раз не хочет уйти с престола, то ему следует постричься в монастырь. Василий отказался наотрез, тогда приказано было приведенным иеромонахам совершить обряд. Когда по обряду спрашивали постригаемого, желает ли он того, Василий громко кричал, что нет, однако князь Туренин, стоявший рядом, отвечал,
Как выражаются многомудрые римляне: «Очень справедливо, чтобы страдал тот, кто что-либо злое совершил…»
После этого Ляпуновы послали сказать сторонникам Димитрия, что они свое клятвенное слово исполнили: свели с престола Шуйского. «Теперь-де ведите к нам в Москву своего вора!»
В Коломенском посланников Ляпуновых подняли на смех:
– Дурно, что вы не помните крестного целования вашему государю и свергли его! А мы за своего помереть готовы!
Выбора теперь у Москвы не было, время сомнений и колебаний прошло – приходилось склоняться к полякам. По согласию с избранными боярами, в числе которых, между прочим, были и «тушинские перелеты», Жолкевский с войсками вошел в Москву. Бывший царь Василий был спроважен в Польшу в качестве пленника (там он, кстати сказать, и умер). Столица присягнула Владиславу, и только немногие, в их числе сам гетман, знали, что готовится не воцарение Владислава в Москве, а покорение России Польше. Сигизмунд никому не собирался уступать русский трон!
Однако упоение новой властью иссякло очень скоро, как только открылся явный обман Сигизмунда. Русские бояре спохватились, что своею волею отдали себя в рабство ненавистной шляхте. Вновь поднялись разговоры о том, что в России должен править русский царь… Именно тогда прозвучало впервые имя Михаила Романова, сына патриарха Филарета. Беда только, что Михаил был еще слишком молод – всего тринадцати лет!
Димитрий торжествовал, надеясь, что ему удастся половить рыбку в мутной воде воцарившегося в стране беспокойства. Он предвкушал даже минуту, когда его нижайше попросят на престол – лишь бы не отдавать страну полякам!
Увы: человек, конечно, волен предполагать все, что ему угодно, однако располагает все же не кто иной, как Бог.
Декабрь 1610 года, Калуга
…Странная теперь у Марины была жизнь!
Помнится, было время, когда ей снилась крутая лестница. С величайшей осторожностью поднявшись высоко-высоко, она вдруг ощущала, что ступеньки колеблются под ногами. В следующее мгновение лестница складывалась, точно гармошка, и Марина повисала в воздухе, понимая, что сейчас грянется оземь. Само падение не снилось никогда – Марина успевала проснуться, задыхаясь от страха, в ледяном поту.
Вот в этом состоянии – еще не свершившегося падения – она находилась сейчас постоянно.
Димитрий метался от Калуги в Коломенское, от Боровского в Угрешский монастырь, оттуда в Серпухов… Бой следовал за боем – удачи сменялись поражениями. Его всюду сопровождали донцы во главе с Заруцким, который однажды как ни в чем не бывало появился в Калуге с несколькими тысячами войска, и небольшое количество близких людей, которых Димитрий называл «семьей». Это были Марина с Барбарой, потом Матвеич (фамилия его оказалась Кошелев, однако никто не называл его так), а также Стефка. Куда ж без нее!
Марина больше не спорила с мужем. Беременность утомляла ее необычайно, и чем дальше, тем становилось тяжелее. Даже появление Заруцкого не вывело ее из состояния того оцепенения, в каком она теперь пребывала. Иной раз до такой степени все становилось безразлично, что хотелось уснуть вечным сном, только бы не суетиться больше.
Так чуть не произошло в Угрешском монастыре. Тогда Димитрий все еще хотел держаться поближе к Москве. Однако Жолкевский пошел через Москву с намерением захватить вора. Действовали поляки в такой тайне, что почти в обхват стали вокруг монастыря. Но это каким-то чудом стало известно касимовским татарам, которые никак не могли выбрать себе господина и служили то полякам, то Димитрию. Вот и на сей раз так вышло, что сам Ураз-Махмет, касимовский царь, уже был у Жолкевского, а сын его продолжал держаться за Димитрия. Более того, с ним у вора оставались его мать и жена. Жалея своих, Ураз-Махмет тайно послал к Димитрию человека с предупреждением. Посланный прибыл в последнюю минуту, поэтому уходили в страшных попыхах.
Никакого добра – а его держали в монастыре немало! – забрать с собой не успели. Вдобавок никак не могли разбудить Марину. Она отмахивалась от всех попыток поднять ее с постели, словно не понимая, что подвергает всех смертельной опасности. Димитрий был вне себя от ярости, кричал, что решил бросить ее – зачем она ему теперь, если Сигизмунд отнял у нее титул московской царицы! Барбара пыталась унести свою госпожу на руках, но не хватило сил.
Вмешался Заруцкий. Он оставил своих донцов дожидаться, вбежал в монастырь, завернул спящую Марину в одеяло и так, на руках с нею, пустился во главе своего отряда. Димитрий, Барбара, Матвеич и Стефка шли на рысях следом. Заруцкому было не до того, конечно, а вот Барбара успела перехватить взгляды, которыми обменялись Димитрий со своим верным старым слугой…
Словом, ускользнули из-под самого носа поляков. Те ни с чем воротились на Девичье поле, где стояли тогда.
А касимовский царь, словно раскаявшись, что его волею ненароком спасся Димитрий, учудил вон какую штуку. Взял да и приехал в Калугу под тем предлогом, что хочет с сыном повидаться. Димитрий за свое спасение оказал Ураз-Махмету всяческое уважение и даже устроил ради него псовую охоту. Вырвались вперед четверо охотников: сам Димитрий, Ураз-Махмет и два ближних боярина самозванца: Михаил Бутурлин и Игнатий Михнев. Ну и, конечно же, неизменный Матвеич. Скрылись за лесом… как вдруг через некоторое время видят люди: летят обратно во весь опор Димитрий да его бояре с Матвеичем и криком кричат:
– Спасайтесь все, Ураз-Махмет посадил в засаду своих людей, чтобы убили нас!
Охотников было мало, все поспешили удариться в бегство в Калугу. Гнались за ними татары или нет, сего никто не видел, да и оглядываться некогда было.
Сын Ураз-Махмета по-прежнему оставался в войске Димитрия, и великодушный царек никогда ему укора за отцово предательство не делал, к прочим татарам относился как к дорогим соратникам. Ураз-Махмет же больше не появлялся ни в Калуге, ни в своем Касимове. Наверное, воротился к полякам либо в Москву.
Шло время. Все больше народу – особенно бояр – предавались польскому королю. Однако Димитрий все еще продолжал оставаться последним знаменем для всех недовольных приходом поляков. Многое количество народу не желало признавать ни Владислава, ни Сигизмунда – одна сатана, говорили люди, что батька, что сын! Поэтому лагерь в Калуге по-прежнему был полон народу. Конечно, ему было далеко до тушинского, а все же довольно, чтобы держать и поляков, и присягнувших им московитов в беспокойстве. Однако тех бы немало утешило, прознай они, какие страсти кипят не только среди рядовых пособников вора, но и в самой его «семье».