Панкрат
Шрифт:
Это был знак, пришла сама собой мысль. К черту этот дерьмовый город, в Чечне все было ясно и понятно, и в случае необходимости всегда можно было постоять за себя, и враг был один у всех, и…
Там она. Ирина, Ируся, Ирочка…
Две минуты спустя он положил ключи от номера на стойку в холле гостиницы и вышел на проспект, где остановил первое попавшееся такси и попросил водителя отвезти его в аэропорт.
Глава 3
Здесь не было стюардесс. В тесном салоне сгрудились, почему-то избегая смотреть друг другу в глаза, дюжина пассажиров, среди которых были четыре женщины. Зачем они летели в Гудермес? Панкрат легко мог представить себе причины — вон у этой, что помоложе, там наверняка жених, у тех, что постарше — сыновья. Причины были банальны до жути, как и сама война.
Семеро мужчин (не считая Суворина) были как-то странно похожи, хотя и одеты совершенно по-разному, и держались каждый сам по себе. Они были похожи глазами. Эти глаза смотрели в пространство с необычайной уверенностью, и к концу полета Панкрат мог уже с уверенностью сказать: эти семеро следуют вместе, хотя и стараются держаться подчеркнуто независимо.
Они были примерно одного возраста и одинаково крепкого телосложения — если не считать парня с лицом студента-ботаника и комплекцией недолеченного рахита. К тому же у него были очки с толстыми стеклами и черной роговой оправой, вышедшей из моды лет тридцать назад.
Самолет начал заходить на посадку, переваливаясь из одной воздушной ямы в другую. Панкрат, чтобы не потерять равновесие, схватился за какой-то ящик, привинченный к полу, очкарик же выбросил вверх руку и уцепился за поручень на потолке, благо расположен он был в пределах досягаемости.
Суворин совершенно случайно скользнул глазами по худому предплечью парня и поспешно отвел глаза, чтобы не выдать своего изумления — на внутренней стороне предплечья у него была наколка, тут же напомнившая Панкрату те четыре месяца, которые он провел в группе “охотников”. Черный круг с белым крестом — символ спецподразделения из отдела “ноль”.
Парень все-таки заметил его замешательство. Хоть и опустив глаза в пол, Суворин почувствовал короткий, словно выстрел, взгляд очкарика, брошенный на него, и тут же, посмотрев исподлобья, отметил, как переглянулись между собой парень с татуировкой и седой плечистый мужик, сидевший на туго набитой спортивной сумке размером с Панкрата.
Суворин сделал абсолютно индифферентное выражение лица, про себя пытаясь осмыслить ситуацию: в гражданском самолете вместе со всем прочим людом летят в Гудермес бойцы элитного формирования отдела “ноль”! Ясное свидетельство того, что отдел выжил, выдержал реорганизацию верхушки ФСБ и продолжает здравствовать. Интересно, для чего на этот раз сформировали группу?
Панкрат представил себе, как обращается к очкарику с вопросом “Извините, вы случайно не из отдела “ноль” будете?” и, не сдержавшись, рассмеялся. Женщины, вздрогнув, посмотрели на него с опаской, остальные продолжали сидеть с ничего не выражавшими лицами. Лишь седой мужик, по виду вдвое старше Суворина, смотрел на него изучающе из-под косматых бровей.
Шасси самолета коснулось бетона посадочной полосы, железная птица подпрыгнула, завибрировав всем своим искусственным телом, и через секунд пять-шесть ощутимо замедлила свой бег. Еще чуть-чуть — и она совсем встала, качнувшись из стороны в сторону.
— Прибыли, — раздался голос пилота, до неузнаваемости искаженный охрипшим микрофоном. — Добро пожаловать в пекло.
Люк отъехал в сторону, и второй пилот шустро опустил железную лестницу, по которой спустились пассажиры. Панкрат помог женщине в потрепанном серо-зеленом пальто сойти по ступеням, тут же намокшим под струями холодного осеннего ливня и ставшими скользкими, и снял ее чемодан — желтый, кожаный, с большой застежкой, сделанный еще несколько десятков лет назад.
Чемодан оказался неожиданно тяжелым. Суворин окинул хрупкую фигуру женщины сочувствующим взглядом и предложил:
— Давайте я вам помогу.
— Спасибо вам, молодой человек, — со вздохом отозвалась женщина. — Я уж думала, как одной-то управиться…
— Зачем же одной, — бодро проговорил Панкрат, украдкой отслеживая действия семерки.
Но все “охотники” разошлись в разные стороны, не обмолвившись ни словом. Только очкарик, уходя, обернулся, но его взгляд, спрятанный за толстыми стеклами, скользнул куда-то поверх головы Суворина, в темно-серое осеннее небо, набрякшее дождем.
Как оказалось, идти женщине было в общем-то недалеко. Обходя воронки, местами наспех залитые бетоном, а в большинстве случаев просто засыпанные мусором, они выбрались к относительно хорошо сохранившемуся кварталу, где в одном из домов — вернее, в одном из уцелевших подъездов — женщина снимала время от времени комнату. Снимала у таких же, как и она сама, русских, но проживших всю жизнь в Чечне и не пожелавших покидать родной город даже после начала второй войны.
— Что везете-то, мамаша? — поинтересовался Панкрат, когда они уже вошли в подъезд, где освещения не было и в помине. — Сыну, наверное, лакомства домашние? Угадал?
— Убили моего сыночка, — ответила ему женщина, тяжело поднимаясь по лестнице, местами обрушившейся. — Я друзьям его теперь вожу всякое — варенье, грибы…
Панкрат стиснул зубы: столько невысказанного горя было в этом усталом голосе несчастной матери.
Они поднялись на второй этаж, где женщина дважды постучала в дверь, выкрашенную бледной, почти выцветшей уже синей краской. Дерево отозвалось глухим звуком; перекрывая негромкое эхо, заметавшееся на лестничной клетке, раздались шаркающие шаги за дверью.
Щелкнул замок. Им открыл мужчина лет пятидесяти, исхудавший, но с живыми блестящими глазами.
— Ну, здравствуй, Софьюшка, — его бледные губы растянулись в широкой улыбке. — Да не стой ты, проходи! И вы, молодой человек, проходите…
Панкрат поблагодарил за приглашение и вслед за женщиной шагнул через порог в полутемную прихожую, освещенную лишь маленькой свечечкой, теплившейся в лампадке под висевшей в углу иконой, изображение на которой было не разобрать по причине слишком почтенного ее возраста.
Хозяин отступил назад, приглашая гостей снять верхнюю одежду, и радостно крикнул, обернувшись через плечо:
— Аня, выходи к нам. Софья Петровна приехала. Да не одна!
В коридор вышла женщина, кутавшаяся в пуховый платок. В полутьме нельзя было разглядеть ее лица, но когда она вышла поближе к свече и отсветы пламени разогнали сгустившийся сумрак, Панкрат увидел, что вся левая половина ее лица страшно обожжена и покрыта лоснящейся коричневой коркой. Но губы и глаза улыбались, жизнь в них не погасла.