Пантеон

Грей

Жизнь вернулась с прибытием Дункана. А после даже Чарли приезжал. Торндайк беспрестанно рассказывал о только вышедшем этим летом фильме “Бэтмен”, но Эбби не любил супергероев, их разноцветное трико с плавками поверх. Стоило ему об этом заикнуться, Чарли тут же встал на защиту Человека Летучей Мыши, убеждая, что в сравнении со старым сериалом – лента стала гораздо мрачнее и драматичнее. Но уговорить друга поехать в кинотеатр у Талли не получилось, хотя одногруппник не отказался бы поглядеть на любимого героя еще раз. А у Андерсона действительно не имелось ни сил, ни желания, чтобы куда-то ехать. Чарли в битве убеждения не выиграл, но так или иначе остался доволен, поскольку отправился в кино с Дунканом. Они будто (так показалось Эбби) отец и сын запрыгнули в кремовый с имитацией дерева по бокам Шевроле Селебрити (по габаритам – чисто семейный автомобиль) и укатили в отпуск во Флориду – не меньше, судя по продолжительности их сборов. Эбби же остался дома, наслаждаясь бездельем и чикагской пиццей с огромным количеством томатного соуса и сыра. После отъезда однокурсника, одновременно и у Дункана появились новые дела, требующие незамедлительного отъезда в Чикаго, в Спрингфилд, еще куда-то там, Эбби снова остался один одинешенек, вернувшись к уже закрепившимся традициям лета в Блумингтоне – тоска, холодильник, ночные светила… Затем мистер Леманн вернулся вновь.

Их совместное, весьма долгое, надо сказать, пребывание под одной крышей подходило к завершению. А вместе с тем и лето конца восьмидесятых собиралось покинуть вечеринку, допивало последний бокал Veuve Clicquot и дарило четыре жарких поцелуя – по два в обе щеки, обещаясь заглянуть как-нибудь еще.

Пришла пора поменяться с Дунканом местами – теперь его черед покинуть дом.

Покончив со сборами, Альберт уже приоделся в дорогу, в противовес ему Дункан, которого он обнаружил внизу, демонстрировал внешним видом столь порочную сладость безделья и неги – из-под черного шелкового халата (на голом торсе) выглядывали бежевые штаны в клетку Nova – отличительная раскраска Burberry, на босой (отнюдь не стариковской) ступне, одну ногу он закинул на другую, покачивалась домашняя туфля с излишеством леопардовых пятен и золотых орнаментов – изыски довольно молодого, но грандиозного модного дома Versace.

Мистер Леманн вообще выходил за рамки среднего (или уже даже старческого?) возраста, если не смотреть на лицо, а только на его тело – ему не дашь и тридцати. Но на деле Дункану перевалило за пятьдесят с небольшим – Эбби откровенно не знал дату и год его рождения (да, вот так бывает, как-то парень не застал празднований в их доме), сколько ему в точности лет – тоже, ведал только, что дядя Бен старше друга на добрый десяток.

– Дункан, ты тут останешься? – Эбби звал его по имени, без формальностей. Мужчина не возражал, ни разу слова поперек не выдал. А как его еще назвать? Хотя как-то странно считать еще и Дункана родителем, членом семьи. Да, он принимал некое участие в становлении Альберта, этого не отнять, даже совершил куда больший вклад, чем чета Андерсонов – биологические производители продукта-сырца с названием “Альберт Андерсон”. Но молодой человек не считал, что образ жизни, ход мыслей и наставления Дункана – применимы к нему, к Эбби. Дядю он слушал, к нему еще пока не привык. Юный Андерсон ранее, где-то подсознательно, опасался (виной постоянные тирады матери), что избыточное присутствие некоего третьего мужчины в их с дядей Беном жизни, как-то повлияет и на него. Эбби сложно принимал собственные противоречивые мысли и тем более чувства. Но дело ведь совершенно не в Дункане? Нет, не в нем. А на сплетни дражайшей матушки – вообще начхать. Особенно теперь.

Дункан Леманн появлялся в доме Бена негаданно, а затем так же бесследно испарялся, чтобы вернуться – послезавтра или через месяц. И он не чужой для Бена, тот его очень ценил, Дункан, стоит полагать, – разделял сию взаимность – раз за разом возвращался к Бенджи – даже после довольно длительных отлучек; получается, и для Эбби этот человек должен иметь значение, в память о Бенджамине, из уважения и благодарности к нему? Пожалуй. Да и до двадцати одного года он с Дунканом повязан по полной – из-за желания (и завещания) дяди Бена.

Дункан – самый лучший друг дяди, эдакий выдержанный и проверенный годами Чарли для Эбби. Андерсоны повизгивали о каком-то тлетворном влиянии на него подобных вычурных дружеских отношений между мужчинами, но Альберт не мог сказать, что Бен и Дункан вели себя неподобающим образом (при нем, Андерсонах или многочисленных гостях (оба любили эдакие стариковские тусовки), дома или вне их обители), точнее, подобающим для людей, которые друга в друга влюблены, а если и нет, то хотя бы спят вместе. Дункан и Бенджамин никогда не держались за руки, не целовались и, кхм, он ни разу не застал их за чем-то еще…

Все это, вероятно, если на самом деле существовало, а не являлось (сомнительно) выдумкой Роуз и Патрика Андерсонов – либо осталось где-то далеко позади, либо за некой завесой их скрытной жизни, куда доступа не имелось ни у кого, не только у Альберта. Оно и понятно, хоть в их штате декриминализировали отношения между мужчинами в шестидесятые, еще до Стоунволлских бунтов, но до сих пор во многих других – до седин так и не женатых Бенджи и Дункана ждали бы не просто какие-то пересуды, а, возможно, проблемы с полицией, потому что это как минимум странно, когда двое мужчин живут под одной крышей, еще и воспитывают мальчика.

Альберт не лез к ним с расспросами и разговорами. Он просто принимал их союз – профессиональный и приятельский, не видя ничего отвратительного, больного и преступного ни в дяде и его друге, ни в их отношениях. Почти год торча в частной школе для мальчиков, сложно что-то разглядеть во время быстро пролетающих каникул – все твое пребывание дома. А также значительно больше, особенно теперь, не соглашался с миссис Андерсон, пророчащей сыну подражание ее непутевому старшему братцу в якобы голубой показухе. Живи они в другом месте, она бы и пожаловалась на Бенджамина в полицию (а дядю бы упекли в психушку). Или бы Роуз Андерсон все-таки побоялась позориться? Жадность, конечно, могла подстегнуть Андерсонов к достаточно изощренным и гадким способам… Но как-то, к облегчению Эбби, такого не случилось… Или же Дункан пригрозил им какими-то юридическими штучками? Парень не любил родителей, но, надо отдать им должное, благодарил, что (при их мерзком характере) дальше внутрисемейного перемывания костей дело не доходило.

– Ты же не такой, – Мать дула губки, – как Бенджамин?

– Это ж мой сын! С чего ему сделаться таким?! – У отца всегда имелись неоспоримые аргументы.

Какой “не такой”? А если и нет? А если – да? Что в этом такого или “не такого”? И никто не мог из него вылепить нечто – Андерсоны – “такого”, а дядя Бен и Дункан – “не такого”. Эбби – он и есть Эбби. Эх, бедный Артур! Его вот точно не заботила вся эта типология.

Эбби ничего не мог ответить миссис Андерсон, кроме:

– Ты вообще о чем?

Сексуальная (и не только) революция свершилась в семидесятых, даже в шестидесятых, но его мать это как-то пропустила. А вдруг она думала, что где-то на юге до сих пор существуют плантации с черными рабами? Она, разумеется, что-то слышала по телевизору и читала в газетах про борьбу за равноправие полов, отрицание гендерных и расовых стереотипов, всяческие парады и бунты, но тех, кто отличался от Андерсонов (хотя бы нелюбовью к желтым с золотым портьерам в гостиной), – она автоматически вносила в какой-то личный список злодеев и извращенцев. А вдруг однажды она передаст его Богу, чтобы тот покарал каждого из этих негодяев?

Еще она полагала, что дружок братца Бенджи собирается совратить ее (какая собственница!) драгоценного и золотого (после озвучивания завещания – да, вполне!) мальчика, но Эбби ничего подобного не замечал за Дунканом ранее и ничуть не боялся, что тот внезапно возьмет и воспылает к нему некой страстью теперь.

Еще парочка Андерсонов насмотрелась баек из телевизора, ведь современная молодежь (без подобающего родительского воспитания и заботы (считай, надзора), от которых их Эбби так рьяно отрекался) у них ассоциировалась лишь с сексом, СПИДом и наркотиками!