Пантеон
Шрифт:
– Раз. Нет, это так не работает, Дункан не набросится на меня и ничему такому не потакает, выдохните. С чего бы? С чего вы вообще ведет такие разговоры? И вообще он почти не бывает в Блумингтоне.
Ах!
– Два. СПИД? Я по-прежнему девственник, существуют средства защиты, половое воспитание и воздержание, выдохните еще раз.
Ох!
– Три. Наркотики? Нет, спасибо. Я таким не интересуюсь. У вас все? У меня – да.
Комбинация ахов и охов, прямо-таки холотропное дыхание. Занавес. Конец.
Помимо прочего их тревожило состояние дяди Бена (которое им не досталось), ведь Дункан мог обвести простачка Альберта вокруг пальца и ободрать его до нитки. Они припасли важный
На их доводы (очередные инсинуации) парень лишь рукой махнул. Общения (если это так называется) с родителями (если их можно так именовать) ему хватило за глаза.
Эбби, покидая особнячок Андерсонов в Нейпервилле, подумал, что в следующий раз не станет сюда заезжать вовсе. Возможно, больше никогда…
Ничего такого, что тревожило миссис Андерсон, в доме дяди не происходило. А Бенджамин и Дункан познали то, чего не дано Андерсонам, как бы те не изображали единение, сколько бы не играли в счастливую семью, материально благосостоятельную, – пожалуй, познавшую гармонию, – вряд ли. Когда он видел дядю и его друга вместе, сидящих столь уютно на почтительном расстоянии, но испускающих, улавливающих и понимающих безошибочно малейшие импульсы друг друга, почти магическим образом, просто не мог усомниться, что они овладели каким-то сокровенным рецептом благоденствия. И правильно, что не спешили им делиться со всяким… даже с ним.
И Дункан что и видел в Альберте, так это их общее с Бенджи дитя, но не более того. Столь крепкая связь еще не успела сформироваться у Эбби (он раньше не задумывался даже о малейшей возможности присутствия Дункана в его жизни без дяди Бена), но, как казалось парню, теперь и он стал лучше понимать дядиного друга, а его (хоть и редкое) присутствие сглаживало тяжесть одиночества. И ни о какой тяге не могло идти и речи!
Дункан Леманн являл собой эдакий архетип взрослого, умудренного гораздо большим опытом покупки люксовых вещей, – Чарли Торндайка – у всех есть такой приятель. А у того, в свой черед, имелся такой вот тихоня Альберт.
И сколь он представлял любовный интерес для Чарли (совершенно никакой), столь и вожделенным казался и для Дункана (совершенно нежеланным). И сам он ничего такого к ним не испытывал – ведь это его друзья.
– Как дела, Альберт?
– Хорошо, Дункан. А у тебя?
– А у меня… – Тра-та-та-та-та! И вот так каждый раз проходило их общение. – Ох, ну ты и заболтал меня! – Сказать хоть слово шанса Эбби не предоставлялось. – Пора бежать, извини!
После смерти дяди они стали существенно ближе, Дункан взял на себя некую ролевую модель – не сказать родителя, до Бенджамина ему тоже далековато, – но неофициального опекуна, эдакого патрона, что ли. Порой думалось – а не оставил ли Бенджамин и Дункану какой-то завет, связанный с ним, Эбби? Ведь мужчина не рвался продавать их общее имущество (Андерсоны, будь у них на то право, давно бы его разворошили), выкупить долю Альберта (денег у него полно), подбить на какое-то юридическое ухищрение, при котором стороны окажутся в выигрыше (таких типичных юридических афер и боялась миссис Андерсон). Мистер Леманн просто, казалось, продолжал жить, как и раньше – не только для себя или Альберта, но и для Бенджи.
Все-таки, пришел к выводу Эбби, Дункан Бена очень любил.
Кроме дружеской связи, которую не понимали Андерсоны, а долгое время, вплоть до настоящего, и Эбби, только без традиционного андерсоновского порицания оной, связывали Бенджамина и Дункана и другие отношения – деловые, партнерские. Леманн являлся не только его консультантом по юридическим аспектам, а еще нотариусом.
И последней волей дяди при профессиональном свидетельстве господина Леманна, которому досталась (на зло миссис Андерсон, а отец и вовсе
– Да, Альберт, присмотрю за домом до зимних каникул, до нашего аукциона. На нем мы и выставим часть коллекции Бенджи, то, чем он нам дозволил распорядиться для этих целей. Я этим займусь, не переживай, параллельно попринимаю страждущих дольщиков и всяк заинтересованных в моих услугах тут, сделаю кабинет на первом, подле библиотеки. Ты же не против? – Дункан потянулся к столику за модным журналом, начал листать его, порой морщился, иной раз восхищался предложенным нарядом, вожделенно вздыхая.
– Дом и твой тоже, – напомнил парень, – как и имущество. А коль дядя желал продать что-то…
– Может, эти предметы и не найдут новых владельцев, – добавил Дункан, после обдумал нечто, озвучивать не стал, ухмыльнулся: – И не хочется мне наше гнездышко оставлять, ибо всякие голодные стервятники так и кружат подле. – Он имел в виду Андерсонов.
– И правильно, – рассудил Эбби. – А потом и я вернусь…
– Ты же не подведешь нашего Бенджи? – Он дядю звал так. – И меня? И, разумеется, себя самого, а, Альберт? – А его всегда Альбертом.
– Нет, Дункан, не подведу.
– Вот и славно. Я тебя провожать на вокзал не пойду, ну, как видишь, я не одет, а собираюсь я очень долго! Закажешь такси, ага?
– Закажу.
– Но с крыльца буду махать, пока не скроешься из виду!
– Не надо.
– Просто провожу до двери.
– Хорошо.
– А доедешь – отзвонись, ладно?
– Ладно, Дункан. Позвоню.
– Прекрасно. Ну, чего стоишь? Завтрак готов, – Дункан отлично готовил, к слову, – накладывай полную тарелку, Альберт! Эх, годы студенческие – голодные, холодные, но такие прекрасные!
– Я думаю, в академии Крипстоун-Крик студентам потребуется Оксфордский словарь, чтобы понять, что такое голод. Не зря же его переиздали в этом году.
– Неужели вас там вкусно и досыта кормят? Хм, я уже жалею, что не еду с тобой. – Мужчина подмигнул.
– Приезжай в любой момент, Дункан. – Эбби взял вафли и кленовый сироп, яичницу с беконом и апельсиновый сок.
– Пренепременно! А теперь: приятного аппетита, Альберт!
– П-прияфного! Хм-м, до фево же вкуфно, Вфункан!
– Где твои манеры, юноша?!