Папа есть, нужна Любовь
Шрифт:
— Не можешь сама родить, не рожай! — муж повышает голос. — Только не выноси мне мозг! Давай закроем уже эту тему раз и навсегда!
— Ты же сам хотел… — от шока язык едва шевелится.
— Я хотел, чтобы все было естественно! Сунул, вынул, ребенок. И никаких третьих, четвертых, пятых лиц в нашей интимной жизни!
Нет, нет, нет! Это не мой муж говорит. Это какой — то дьявол. Мой Боря был чутким, понимающим, любящим, а это чужой человек, незнакомый, непонятный, со сверкающими яростью глазами. С которым я вынуждена сидеть в одной машине.
Между
— Реально, Люб, задолбала! — набирает обороты, будто напитавшись моим шоком. — Я вкалываю, как проклятый, день и ночь, чтобы все тебе, все для тебя, а ты спускаешь мои деньги на этих долбанных врачей, клиники, анализы. Когда уже ты шоры с глаз снимешь, что тебя попросту надувают? Нашли лохушку и доят, доят, доят! Вместо того, чтобы сказать тебе в лицо, что ты пустышка!
— Перестань, пожалуйста, перестань! — слезы брызнули из глаз. — Ты что, не понимаешь, что делаешь мне больно, Боря? Я… я не могу тебя слушать. Мне нужно побыть одной…
Одним движением отстегиваю ремень безопасности. Под недоуменное Борино «Куда собралась? Сядь на место!» жму на ручку, открываю дверь.
И сразу становится легче. От свежего воздуха, от увеличения расстояния между мной и мужем. Он что — то кричит мне вслед, ему гудят машины, а мои ноги сами несут прочь, не разбирая дороги. Я как Мэри — жена Хенкока, обретаю силу, удаляясь от источника боли.
Сворачиваю в арку городского парка. Огибая людей, упрямо мчусь в центр с одним желанием — слиться с толпой, затеряться, спрятаться. Все кажется, Боря сейчас настигнет, схватит за локоть, развернет к себе и…
Наш скандал, ссора, ругань начнется с новой силой.
Но может, сгребет в охапку, прижмет к груди, попросит прощения. Признается, что дурак и конечно же готов на ЭКО.
Последняя картинка заставляет притормозить, оглянуться. Мужа в поле зрения нет.
Из меня одномоментно будто выкачали все силы, подаю на ближайшую лавку, которую только что освободили две девочки.
Проверяю телефон, он молчит.
Терроризирую экран, жду, что Боря будет звонить.
Принципиально трубку не возьму, пусть почувствует, как он меня обидел.
Но он не звонит.
И сообщений не пишет.
Как будто… ему все равно.
Глава 4
Проверяю зарядку, включен ли звук. Я выключала его сегодня, когда сидела на консультации у врача. Потом, конечно, включила, но вдруг.
Заряжен и со звуком.
А может быть, Боря ищет меня, от переживаний за меня не догадываясь позвонить. И я вглядываюсь в лица прохожих в надежде увидеть его.
Разговаривать не буду, отвернусь, закроюсь. Повредничаю как маленькая девочка. Потому что в данной ситуации муж не прав и исправлять ему! А я… подумаю, когда, в какой момент его прощать.
Даю ему еще десять минут на то, что он не может припарковать машину
Нет его.
Слезы обиды душат.
Отворачиваю лицо от мимо проходящих людей, детей. Не хочу, чтобы видели меня зареванной, опустошенной.
Не понимаю, зачем Боря так со мной, с нами? Я не виновата, что не могу забеременеть. Может, виновата, конечно, но врачи это не подтверждают. Они вообще причину бесплодия не видят.
Я привыкла доверять людям, докторам тем более. Они говорят, что все получится, надо только выполнять их рекомендации. Я выполняю, но пока результат отрицательный.
Предплечья коснулся ветерок или перышко, пощекотал, погладил. Смахиваю, чувствую чьи-то пальчики. Отнимаю руки от лица полностью.
Маленькая девочка стоит напротив, в лицо мне заглядывает, бровки свои светлые хмурит по-взрослому, а глаза с длинными ресничками ясные, голубые, кристально-чистые. И круглые, открытые миру, как у всех детей в этом возрасте. Сколько ей — четыре, пять?
— Не надо плакать, — говорит четко.
Волосы у нее длинные, пшеничного цвета, собраны в конский хвост. Джинсовый костюмчик из штанишек и расстегнутой курточки, ярко — желтая маечка с забавным смайликом на животе. На ножках сандалики. К запястью привязан такой же желтый шарик. Со смешной рожицей.
— Я чуть-чуть, — шмыгаю носом и пытаюсь улыбнуться. — А ты с кем? Где твои родители? — ищу взглядом в толпе ее мать.
— Папа там, — машет назад, не глядя. — Не надо плакать, — повторяет, протягивает ручку, стирает с моей щеки слезы. Пальчики у нее маленькие, нежные, теплые. — Папа говолит, плакать надо, если сильно — сильно больно, а если с кем-то полугались, значит, у него было плохое настлоение, потому что он не с той ноги встал.
Мне сильно-сильно больно, а Боря действительно встал не с той ноги. Он вообще в последнее время плохо спит. А потом весь день раздраженный, рычит.
Любуюсь девочкой. Красивая, как ангелочек. Солнечные зайчики скачут по личику. Оно будто светится.
Непроизвольно начинаю улыбаться. Такая рассудительная малышка, очень серьезная.
Повезло же родителям с хорошенькой девочкой. А как вкусно она пахнет! Как сливочное мороженое! Где таких делают? Дайте две!
— Я больше не буду плакать, — обещаю, смахиваю с другой щеки остатки слез.
Девочка протягивает мне ручку, к которой привязан воздушный шар.
— Надо лазвязать.
— Уверена? — с сомнением поглядываю на веселый шарик.
— Да, — встряхивает волосами.
Берусь развязывать. Кое — как справляюсь с узелками.
— Все. Держи только крепко, а то улетит.
— Нет. Это тебе, — машет ладошками.
— Мне? — растерявшись, перебираю веревочку пальцами. — Почему? За что? А как же ты? Он же твой… Папа ругаться будет…
— Не будет. Это доблое дело, за доблые дела не лугают.
— Надо же… — растроганно хлопаю глазами.
— Его Петлюшей зовут.