Папа Сикст V
Шрифт:
Молодой Проседди, слывший в Риме за святого, возбудил подозрение святой инквизиции, шпионы которой проследили его поведение в салонах кокотки Анжелики. Он был арестован и привлечен к следствию в качестве обвиняемого в отравлении престарелого отца. По обыкновению, его подвергли пытке, и тут произошло странное, ничем не объяснимое явление. Тщедушный и слабый Проседди вытерпел все ужасы пытки с необыкновенным мужеством, и судьи не могли добиться от него ни одного слова признания; даже палачи были поражены терпением обвиняемого, им казалось, что они ломают кости и жгут тело бездыханного трупа, но не живого человека. Так как все общество в то время было склонно к предрассудкам, то и стойкость молодого человека была отнесена к его святости. Судьи были поражены изумительным терпением графа Проседди и не замедлили донести об этом папе Сиксту V. Его святейшество хотя и не верил в сверхъестественное, но ввиду разговоров в обществе о святости молодого графа Проседди отдал приказание, чтобы его перевели из темной и вонючей клоаки в более приличное помещение, поручив заботам доктора.
Кавалер Зильбер и Карл Гербольд также были подвергнуты пыткам. Первый терпеливо перенес все мучения и ничего не открыл; что же касается второго то, он оказался совсем слабым и признался в том, в чем даже не был виноват. Так как эти двое молодых людей обвинялись в самом тяжелом преступлении, в желании ниспровергнуть папскую власть и отравить Сикста V, то участь их была решена: они должны были умереть на эшафоте. Сначала их содержали в отдельных казематах, но после пытки посадили вместе в общую камеру.
— Карл! — сказал один раз кавалер Зильбер, приподымаясь с трудом со своих нар. — Слышали вы шум в эту ночь?
— Слышал, — отвечал Гербольд, — но что ж тут удивительного, здесь каждую ночь раздается подобная музыка; этот вечный шум и писк, который производят крысы, завывание арестованных соседей, ко всему этому пора уже привыкнуть. Первое время они тревожили мой сон, а теперь мне все равно!
— Но вы меня не хотите понять, — продолжал Зильбер, — этот шум, который я слышал ночью, имеет совершенно другой характер, мне показалось, что кто-то подкапывает стену.
— Ничего не может быть проще, — отвечал Гербольд, — по всей вероятности, каменщики поправляют какой-нибудь из казематов.
— А мне кажется совершенно иное.
— Что же именно?
— Делают подкоп под наш каземат.
— Полноте, ради Христа, кому нужны заживо похороненные?
— Не говорите, барон. У нас еще много есть друзей на свободе: Ламберто Малатеста, Ледигиер — они, по всей вероятности, позаботятся о нашем освобождении.
— Немножко поздно, им следовало бы подумать ранее, — горько улыбаясь, отвечал Карл, — теперь, когда пыткой переломаны наши кости и вытянуты жилы, нам уже не нужна свобода.
— Вы несправедливы, Карл, — вскричал Зильбер, — не забудьте, что и их обвиняют так же, как нас, и преследуют, словно диких зверей. Первое время им необходимо было думать о собственном спасении, а вот теперь, когда полиция несколько умерила свое рвение, они, по всей вероятности, стали заботиться и о нашем освобождении.
— Едва ли, — продолжал Карл, — я думаю, наши друзья теперь уже далеко.
Некоторое время молодые люди молчали. Потом Зильбер снова обратился к барону и сказал:
— Гербольд! Я давно хотел сказать вам одну вещь, но не имел храбрости.
— У вас не хватило храбрости? — отвечал, грустно улыбаясь, Гербольд. — Это, должно быть, что-нибудь ужасное.
— Ужасное — нет, но очень грустное. Знаете, день и ночь меня мучает мысль, что я причина всех ваших страданий; у меня были цели религиозные, политические, а у вас ровно никаких. Вы пристали к заговору только из дружбы ко мне.
— Напрасно вы так думаете, напротив, мне приятно было выйти из того ничтожества, в котором я находился.
— О, мой благородный друг! — вскричал Зильбер.
В это самое время щелкнул наружный замок, железная дверь завизжала на своих петлях, и в каземат вошел тюремщик Фортунато, держа в руках что-то завязанное в салфетку.
— Вот, я вам принес обед, господа, — сказал сторож, развязывая салфетку.
По подземелью быстро распространился приятный запах кушаний.
— Однако нас хотят на славу накормить перед смертью, — вскричал Зильбер, рассматривая принесенный обед, — посмотрите, барон, здесь есть и жареный каплун, и овощи, и фрукты. Право, такая любезность со стороны папских сбиров меня просто трогает.
— Но это еще не все, — говорил, улыбаясь Фортунато, — вот вам бутылка старого вина.
Это последнее обстоятельство окончательно привело в недоумение заключенных.
— Однако скажите, — серьезно спросил сторожа кавалер Зильбер, — откуда, в самом деле, нам все это?
— Вы должны подкрепить свои силы, — вполголоса сказал Фортунато, — вам предстоит длинное путешествие.
— Как! Мы будем свободны?! — вскричали оба разом.
— Непременно. Вы слышали нынешней ночью стук под землей? — продолжал Фортунато. — Это работают для вашего освобождения, подкапывают под ваш каземат от клоаки, которая идет от Тибра.
— Я так и знал, это милый Ламберто хлопочет о нашем освобождении!
— Я не знаю никакого Ламберто, — возразил Фортунато. — Ко мне пришла женщина, величественная, как королева, дала мне денег, много денег, и поручила освободить вас.
«Это моя милая мама», — подумал Гербольд со слезами на глазах.
— Вы, значит, бежите с нами вместе? — продолжал Зильбер.
— Нет, вы будете свободны, а меня отправят на виселицу.
— Как на виселицу?!
— Да, я должен умереть, — грустно отвечал тюремный сторож, — но зато мое семейство будет спасено от нищеты.
ИЕЗУИТ ОТКРЫВАЕТ МНОГОЕ
С ПЕРЕВОДОМ в лучшее помещение тюрьмы молодому графу Проседди было дозволено иметь своего слугу. Он выбрал себе самого преданного и самого глупого из всей дворни. Один раз вечером, после обхода сторожа, молодой граф лежал на кровати и, зажмурив глаза, что-то соображал, а слуга его сидел в углу комнаты на табурете и время от времени, как говорится, клевал носом.
— Батист! — вскричал молодой человек.
— Что изволите приказать, ваше сиятельство? — отвечал слуга, быстро вскакивая с табурета.