Папин домашний суд
Шрифт:
— Дай ей Бог здоровья на долгие годы.
— Святая женщина, но все же ей далеко до твоей бабушки Хинды-Эстер. Та носила талес-котн прямо как мужчина. Когда она приходила в Белз, ребе Шолом сам предлагал ей стул. Редкая была женщина, мудрая и благочестивая. Покупала и продавала драгоценности, имела дело со знатными людьми. А твой отец, да почиет он в мире, семь лет не ел мяса, и никто, кроме твоей матери, не знал об этом обете. Он был кабалист, цадик. Среди литваков совсем нет таких. И у них тоже есть святые люди, но совершенно не те. Есть «великий ученый» реб Юзя. Здесь бы мы так пренебрежительно никогда
— О чем именно?
— Можно оставить у тебя немного денег? Я всегда ношу их с собой, а в Субботу обычно доверяю их раввину города, в котором нахожусь. Меня как-то ограбили. Я остановился в бесплатной ночлежке, деньги спрятал в сапоги. А там в эту ночь оказался вор. Рано утром он исчез со своим мешком и моими деньгами. Что толку гнаться за ним — как бы я узнал его? Обычный еврей с бородой и пейсами. В Пиоске даже воры носят бороды. Так что я оставлю деньги у тебя, после Субботы возьму их.
Папа нахмурился.
— Честно говоря, я боюсь. Это Варшава, здесь много воров…
— Чего же ты боишься? Ты не платный сторож и не отвечаешь за пропажу.
— Верно, но я не хочу, чтобы, не дай Бог, из-за меня кто-то подвергся искушению.
— Не беспокойся, все идет, как предписано Провидением. Меня с самого детства обманывали и обворовывали. Если б они не сделали меня нищим, моя Сара-Миндл была бы уже бабушкой. Но так угодно Небу. Ты можешь где-нибудь спрятать деньги?
— Куда их спрятать? Я могу только положить их в шкаф.
— Ну…
Гость быстро вытащил из кармана на груди пачку денег. Папа посмотрел на них и сказал:
— Ты хоть посчитай их.
— Я доверяю тебе без счета.
— Нет, посчитай.
Трейтл принялся считать деньги. Делал он это очень быстро и, по-моему, несколько раз посчитал две бумажки за одну. Не помню точно, сколько он насчитал, кажется, несколько сот рублей, и протянул их отцу:
— Положи их в шкаф.
— Но еще не пятница. Приходи вечером в пятницу.
— Нет. Я завтра пойду в баню. В пятницу баню не топят.
— Но… я на самом деле боюсь.
— Не бойся. Евреи щедры — когда слышат, что деньги нужны для приданого, они не отказывают. В одном городе я встретил сапожника, который наверняка был одним из тридцати шести неизвестных праведников. Его восемь сыновей тоже сапожники. Он сам дал мне порядочную сумму да еще пошел по городу собирать для меня. Это лучший сапожник во всей округе. Все неевреи обращаются только к нему. Он немного разбирается в Талмуде. А в Лудмире есть мясник, который все раздает бедным. Или это во Владове? Память меня немного подводит. И там же есть один богач, такой скупой, что жена его печет хлеб на три недели: черствый медленнее съедается. Он-то никогда ничего не даст! Когда путешествуешь, встречаешь самых разных людей. И всегда найдется такой, что поможет. Как только мне удастся собрать на приданое всем трем дочкам, я выдам их замуж и перестану бродяжничать. Сколько мне самому нужно? Я могу жить на хлебе и борще. Могу стать учителем или шойхетом.
Беседа продолжалась далеко за полночь. Составив скамьи, мы устроили для него постель. Уснул он часа в два, а в пять поднялся и ушел.
Когда мама узнала, что у нас оставлены на хранение деньги, она отругала папу за то, что тот взял на себя такую ответственность. Что мы будем делать, если, упаси Бог, что-то случится с деньгами? С деньгами для приданого бедным девушкам! Она нашла где-то ключ, заперла ящик и сама уже не выходила из дому.
Прошла неделя. Мы ожидали в субботу вечером, что Трейтл вернется и освободит нас от бремени. Но он не пришел ни в субботу, ни в воскресенье, ни в понедельник, ни во вторник. Он исчез так же внезапно, как появился.
Кто мог сказать, что с ним сталось? Может быть, когда-нибудь он явится за своими деньгами? Из ящика шкафа мы перепрятали их в матрас, но этот тайник тоже не казался маме достаточно надежным, и она изобрела новый план: спрятать деньги среди пасхальной посуды на шкафу.
Уже в середине зимы нас посетил другой еврей из Томашова. Отец спросил, знает ли он что-нибудь о Трейтле. Тот пожал плечами:
— У Трейтла с головой не все в порядке.
— Вы хотите сказать?..
— Да.
— Он был здесь летом. Говорил, что собирает на приданое для своих дочерей.
— Какое приданое? Все его дочери давно замужем.
— Что?
— В этом и состоит его помешательство. Он что, действительно был у вас?
— Да. И оставил у нас деньги, а сам исчез, как камень, брошенный в воду.
— Он не в порядке…
Не помню, сколько прошло еще времени. Однажды в дверь постучали, и вошел Трейтл. Он изменился, как-то съежился. Натащил на своих сапогах в дом грязи.
— Я оставил у тебя деньги, — напомнил он папе.
— Но почему ты исчез? Как можно уйти и так о не давать о себе знать?
— Мне надо было побывать во многих местах.
— Ты хоть знаешь, сколько денег оставил?
— Память моя ослабла, но я тебе верю.
— Все это время мы не могли из-за твоих денег выйти из дому. Боялись, что, не дай Бог, ограбят.
— Меня много раз грабили. Оставалась чуть ли не последняя крошка хлеба, но евреи добры. Мне бы только дожить, выдать замуж дочерей. Саре-Миндл уже минуло сорок. Бейле-Брохе тоже за тридцать. Сколько они еще могут ждать?
— Но ты все это время не был в Томашове. Может быть, они уже вышли замуж?
— Без приданого? Глупости!
— Так бывает.
— А!
— Ты бы, по крайней мере, справился.
— Нет, нет!
Мы придвинули стол к шкафу, поставили на стол стул и достали из корзины с пасхальными блюдами тщательно завернутые в бумагу деньги Трейтла. Он сунул пачку в карман, не считая.
— Хинда-Эстер еще жива? Она должна теперь быть очень старой.
Папа покачал головой. Гость явно тронулся, но только в одном отношении. Он мог рассказывать множество интересных вещей, то и дело прерывая себя неизменным: