Пара, в которой трое
Шрифт:
Больше всего мне мешала новая напасть: Татьяна Анатольевна разошлась в своем театре с Игорем Бобриным. Как ни старались Татьяна Анатольевна и Наташа показать, что ничего не случилось, что отношения между нами прежние, но я-то видел, что это не так. Даже не столько видел, сколько чувствовал. Они хорошо скрывали трещину, что возникла между нами. Они, как и прежде, дружно объединялись против меня, когда я сопротивлялся или когда у меня начинались спады, если нервы сдавали. Они вместе или меня сталкивали в пропасть, или оттуда вытаскивали.
Наверняка я зарывался. Характер у меня не сахар, и девочкам можно посочувствовать, но так совпало, что выдался первый год, когда и мне стало тяжело с ними общаться. Разговаривая и с одной,
Наташа объясняла наши раздоры чисто по-женски, ее толкование ситуации строилось прежде всего на эмоциях. Я же действую рассудком. Не зря же говорили: партнерша такая яркая, а партнер сдержанный. Я несдержанный. Я понимал, что если не останусь таким в нашей тройке, то неизвестно, чем (а главное – когда) кончится наша работа. Поначалу я скрывал свои чувства, хотя у меня все кипело внутри, но главным тогда считалось другое – результат. Немаловажно и то, что очень долго мы были дружны и совершенно не ругались. Но мне исполнилось 28 лет, жизнь приближалась к 29, и я уже понимал: всего-то мне и остается, что два года жизни в спорте. Но я хотел эти два года провести хорошо, вот почему я стал невероятно требовательным к своим девочкам. Жутко, до садизма. Надо мной висел срок: мне отпущено два года.
Я знал: после этого наступит новая жизнь, и начнется она нелегко. Как быть? Кем работать дальше? Получу ли я такое же удовлетворение от своей будущей работы? Добьюсь ли в ней чего-нибудь? Я же привык быть лучшим в своем деле, привык выигрывать. А как после этого перейти к работе, где никого побеждать не нужно, полагается просто ходить на службу и заниматься своим делом.
Во время постановки произвольного танца я понял: у нас что-то рушится. Если раньше я говорил: «Хорошо-хорошо, девочки, успокойтесь», то теперь я это отбросил, я стал от них требовать равноценной отдачи, на «хорошо-хорошо» времени не оставалось. Не мог я им простить, что они на все сто процентов нашим общим делом не заняты. Я же не отвлекался ни на что другое.
Если раньше я мог потерпеть, когда Наташа говорила: «Мне нужно время, чтобы овладеть элементом, чтобы чувствовать себя в нем уверенно», то теперь я ей времени не давал, не мог.
Наташа. В наших спортивных программах последних лет я быстро находила свою партию, свою линию, а Андрей, как мне кажется, на первых порах все делал чисто интуитивно. Но потом, когда начиналась обкатка программы, у него наступал временный зажим. Когда ставили «Кабаре», зажим растянулся на долгий период. Пошли разговоры, что я видна в танце, а Андрей нет. Шкляр мучился: «Что делать, Андрея в танце нет!» А он, чтобы заставить работать нас, выплеснулся без остатка, на себя самого сил уже не осталось. Андрей следил, чтобы я технически правильно выполняла какие-то шаги. Мы уходили с тренировок вымотанными больше всего от того, что Андрей придирался к моим шагам, не замечая, что свою партию он вообще не построил.
В начале осени мы впервые показывали «Кабаре», по-моему, в Липецке. Я даже не поняла, как мы выступили. В смятении я подходила к каждому и спрашивала: «Вам понравилось?» Андрея страшно разозлили мои сомнения. Он считал, что мы выступили достойно, и был прав. Я же не получила эмоционального восторга. Главная задача подобного показа – впервые на зрителе – состояла в том, чтобы чисто откатать программу, узнать свои функциональные возможности. Но здравый смысл таких рассуждений меня не успокаивал.
Из-за постоянных ссор я жутко похудела. Кончилось все тем, что, когда мы приехали на турнир в Японию, я заболела. В дороге простудилась, сперва начался сильный насморк, потом в самолете я от кашля уснуть не могла. Постоянные капли в нос… и я потеряла голос. Капли были на спирту, я сожгла горло. Плюс ко всему у меня одно ухо перестало слышать. Полностью. Когда мы прилетели в Токио, Татьяна Анатольевна сердито сказала: «Если ты больна, пойди и купи себе таблетки». Я побежала, что-то купила и сразу выпила. Наверное, мне попались мощные антибиотики, они же сразу забирают все силы. Мало того, что я постоянно кашляла и сморкалась, я вышла на лед с ощущением, что у меня вообще отсутствует вес.
Татьяна Анатольевна не скрывала, что недовольна нашим выступлением, ходила хмурая. Я же ушла со льда с ощущением, что совершила подвиг. Андрей, по-моему, радовался, что я в состоянии кататься. Утром на тренировке я упала, поэтому вечером мы немного зажались. Нервное состояние усиливалось еще и от того, что вальс (оригинальный танец того сезона) считался танцем Климовой и Пономаренко, а в Японию съехались международные арбитры, которым предстояло оценивать нас на предстоящих чемпионатах мира и Европы. Хотя Сережа и Марина в Токио не приехали, нас волновал уровень оценок.
После произвольного танца я воспряла духом. Все вроде бы хорошо, кроме одного: я по-прежнему ничего не слышала. Повезли меня к врачу. Специальными аппаратами с помощью ультразвука проверили оба уха, и, когда обследование закончилось, диагноз был таков: или врет, или что-то с психикой, – приборы показывают, что слышит прекрасно обоими ушами.
Буквально на следующий день после возвращения из Японии мы показали «Кабаре» на турнире Les Nouvelles de Moscou. Я собой вновь очень гордилась: смогла выйти на лед, несмотря на ужасное состояние. Врачи в Москве сказали то же самое, что и в Японии, правда, приписали какое-то продувание, обещая, что через две недели слух вернется. Действительно, через две недели я стала слышать.
Через пять дней после московского турнира мне позвонила Татьяна Анатольевна: «Наташа, я тобой недовольна. Мы работаем как обычно, но тобой я недовольна. Ты занимаешься посторонними делами, в голове у тебя только Игорь, и места для тренировок в ней нет». Для меня эти слова – удар из-за угла. Я умираю, из последних сил выхожу на лед – и такое! Я возмутилась и обозлилась. Но когда успокоилась, решила: «Да, я занимаюсь делами Игоря – это правда, но я достаточно работаю и на льду. Но если они считают, что я работаю плохо, буду работать лучше». С этой мыслью я пришла на каток. Но скорее всего, я отдохнула, и наступила пора, когда порог физических нагрузок я в программе уже перешла. Мы замечательно подготовились к чемпионату страны, катались на нем легко, столько новых красок находили в танце! И с Андреем перестали выяснять отношения, что тоже, конечно, сказалось. Появилось то, чего раньше не хватало в этом танце, – игры. Вероятно, я сумела к этому времени технически справиться с программой, ведь по элементам она действительно оказалась самой сложной из тех, что у нас были раньше, а Андрея мое неумение раздражало. С того дня, как движения были отработаны до автоматизма, пришло время их украшать, добавляя эмоции. Людмила Ивановна Павлова, хореограф, работающая в группе Тарасовой, зашла ко мне после проката в раздевалку со словами: «Наташа, я еще не видела, чтобы ты так каталась. И такого удовольствия от женщины на льду, как сегодня, я никогда не получала. Ты выглядела и легкой, и эмоциональной, а это самое важное, что требуется от танцовщицы».
Татьяна Анатольевна, наоборот, меня отругала и явно в ближайшее время хвалить не собиралась. Более того, я принесла домой видеокассету с тренировки, показала ее Игорю, а он почему-то решил, что тоже должен критиковать мое катание, и начал показывать мои ошибки. Я нахожусь в состоянии неуверенности, меня бы чуть-чуть поддержать, а он… я обиделась на него, сказала: «Больше ничего тебе показывать не буду, ты только плохое ищешь». Игорь хотел мне помочь, подсказать, но получилось, что со всех сторон меня только ругают, за исключением одной Людмилы Ивановны.