Парад Победы
Шрифт:
Подали команду строиться. Все родители плакали, совсем стало тяжело. Наконец рота вышла на дорогу, тронулась в путь. Оглянулся — мои, как и все, махали руками. Снял кепку и тоже замахал. Знаете, стало как-то легче. Больше я их не видел до конца войны.
Шли, изредка поглядывая на небо, чистое, ни облачка. Солнце в зените, а мы как на ладони, в самый раз для удара авиации. Нас изредка обгоняли грузовые машины; навстречу шли повозки — они каждый раз сворачивали, останавливались, люди провожали бойцов взглядом. Некоторые снимали картузы и крестились. Крестили и шедших в колонне.
В населенных пунктах привалов не делали. Их, наоборот, проходили в повышенном темпе. Жителей почти не видели. Одни малолетние детишки. В последнем переходе
Когда добрались до полустанка, где ожидал эшелон, солнце уже садилось. Проводники распределили нас по вагонам. Через час все разместились. Эшелон медленно двинулся в путь. Впереди — неизвестность. Я раскрыл сумку, которую дала Клавдия Моисеевна: кроме кружки и солдатской фляги с вишневым соком, в ней были пирожки. Целая гора. Лейтенант с ординарцем, [68]Борис, Виталий и я устроились вокруг сумки, с удовольствием уминая домашнюю еду.
В темноте мы проскочили Невинномысскую, остановились на полустанке. Стояли очень долго. Оказывается, по пути движения поезда бомбили станцию; теперь изучалась возможность нашего движения. Руководители эшелона дозвонились в Армавир. По рассказу лейтенанта — он ходил в станционный дом. Немцы бомбили и обстреливали город, в основном жилые кварталы. Молния проникала в сознание каждого: ведь там родные, как они?
Эшелон двинулся далеко за полночь. Я стал устраиваться поудобнее. Рюкзак под голову — вот и вся постель. Почему-то вспомнил о Суворове, его неприхотливости. Колеса ритмично постукивали на стыках рельсов, убаюкивали. Из головы не выходили дом, школа… Проснулся — поезд стоит. Уже утро. Но солнце не взошло. Лежал долго, пока не услышал какой-то незнакомый гул. Кто-то в вагоне крикнул: «Самолеты!» Лейтенант — к двери, скомандовал: «Спокойно, всем оставаться на местах». Над эшелоном с оглушающим грохотом промчались самолеты. Тотчас по вагонам понеслось: «Воздух! Всем покинуть эшелон…» Не успели мы выскочить, как самолеты появились вновь: шли гуськом, один за другим, обстреливая нас из пулеметов. Как только крылатые хищники скрылись, прогремел взрыв — рядом с серединой эшелона. Через две-три минуты фашисты появились вновь — три самолета. Теперь они летели развернутым фронтом. Строчили пулеметы. Рядом с нами — рукой подать! — пролетел один из стервятников. Мне он показался огромным, с карикатурными свастиками-пауками на крыльях.
Прошло еще минут двадцать-тридцать, затем команда: «Отбой!» Она эхом прокатилась по полю, а вслед распоряжение: «Всем занять свои места, эшелон [69]отправляется». Ринулись к вагонам, семафор давно поднял свою «руку».
Это было лишь началом наших мытарств. Правда, обстрелы и бомбежки нас миновали, но горя мы хватили. Через две недели у руководства эшелона кончились продукты, пришлось перейти на подножный корм. Останавливались в поле, набирали колосьев неубранной пшеницы, выбивали зёрна и ели. Если стояли подолгу, варили зерна в котелках, кружках, железных банках. Все были чумазые, одни зубы блестели, как у негров. Но духом не падали. Позже выяснилось: начальник эшелона боялся останавливаться на крупных станциях, а как раз там были продукты!
Ночью на какой-то станции загрузились под завязку: хлеб, сухари, консервы, даже сахар. И сразу поднялось настроение.
Мы начали теребить лейтенанта: пусть добывает побольше данных о фронте, о доме, а главное — куда едем? Порадовали события под Ельней, где контрударом опрокинули фашистские войска и заставили их отступить. Может, началось? Увы, последующие новости были безрадостными.
Ура! Прибыли на конечный пункт. Это — Свердловск. Был октябрь, порошил снежок. Наш лейтенант куда-то
Мы делились между собой первыми впечатлениями. Все были рады, что станем командирами. Потом нас привели на территорию училища. Красивые здания. [70]
Все культурно, опрятно. Очевидно, до этого здесь располагалась образцовая часть. Когда при ярком свете мы глянули друг на друга, то стало не по себе. Правильно поступили командиры, распорядившись, чтобы нас со станции вели через город, хотя и пустынный, в темное время. Иначе люди могли подумать, что мы — зеки. Впрочем, тогда я понятия не имел о внешнем виде заключенных.
Нас быстро — партиями через каждые тридцать минут — перемыли в бане училища; остригли, выдали чистое белье, обмундирование, даже шинели и шапки. И все добротное — курсантское, затем построили и отправили на ужин. Столовая — светлая, просторная, чистая. Ели макароны с тушенкой, пили чай с сахаром и хлебом. Королевский ужин. Королевская столовая.
Что интересно — поначалу мы не могли узнать друг друга. Все пострижены под «нулевку», одинаково одеты… Ходили, натыкаясь друг на друга. Хохотали. Крепкие, налитые — молодость выплескивалась наружу! Кто-то раздал нам подворотнички и передал распоряжение старшины: сейчас же пришить.
Разошлись к своим койкам. Спали на белоснежных простынях, как дома. В казарме уютно, тепло. И разговаривали почему-то тихо.
Утром начали подниматься еще до семи часов. Одевались, умывались, перешивали подворотнички, чистили сапоги. Потом появились отцы-командиры: стояли группой, изучающе смотрели на нас. Первое знакомство, так сказать. Говорят, от него многое зависит.
После завтрака старшина построил нас. Докладывал старшему лейтенанту Захарову, это был наш ротный. Он принял рапорт, дал команду «вольно» и представил командиров взводов. Наш взводный — лейтенант Архипов.
Первый день — ознакомительный; и вообще — для адаптации. Это мне запомнилось. Когда командиры [71]взводов побеседовали с каждым, Захаров снова нас построил: «Я знаю, вы военную присягу приняли, но мы ее здесь продублируем. И каждый распишется в списке, что присяга принята. Я сейчас зачитаю ее текст, а вы повторяйте за мной… Ясно?»
Все получилось как нельзя лучше. Оказывается, ротный знал текст присяги наизусть. Он громко произносил каждое слово, отлично расставляя акценты, ударения, чем производил глубокое впечатление. Все было совсем не так, как в Армавире, в военкомате, где каждый читал, «спотыкаясь», присягу вслух отдельно. Здесь воздействие содержания присяги на сознание было значительно выше.
Старшина повел нас по военному городку — знакомить с объектами… На душе было спокойно. [72]
Глава 2. Первые военные университеты
Черкасское военное пехотное училище знаменито уже тем, что было создано и существовало в Черкассах — удивительном, неповторимом городе, как и вся Черкащина. При слове «Черкассы» в памяти явственно возникает «Днепр широкий», который «ревет и стонет» в непогоду, вздымая горы волн, или плавно, величаво струит свои воды в ясные дни. Всплывают в памяти и певучая «украинская мова», стихи одного из любимых с детства поэтов — бунтаря Тараса Шевченко, чей прах покоится, как он и завещал, «на кургане, над рекой могучей» — в городе Каневе на высоком холме, ныне называемом Тарасовой горой. Да и сама черкасская земля, как и город Черкассы, мне представляется сказочной страной гордых свободолюбивых людей.