Парадигма греха

Хабибулина Наталья

– Я и тогда, и сейчас заявляю ответственно, что мой сын никогда не пошел бы в лес, тем более, один. Понимаете, однажды он, будучи ребенком, заблудился, провел в лесу целые сутки. И с той поры страдал гилофобией – боязнью леса. Понимаете? Мы его даже пытались лечить, но пока безрезультатно. Я говорил об этом следователю, но меня никто не слушал и не слышал, всё опиралось на показания старика.

– Как же так? Поразительное бездушие! – Калошин сокрушенно покачал головой. – А ведь это совершенно меняет дело! И старик… Почему он это сказал? Вы сами не пробовали поговорить с ним?

– Представьте, разговаривал, но он заявил, что видел мальчика, как меня,

направлявшегося к лесу. И даже описал самого Лёню и его одежду. Вот так!.. – Науменко потянул ворот тенниски, будто задыхаясь. Лицо его заметно побледнело. Калошин опасливо глянул на него, но мужчина успокаивающе махнул рукой.

– Сердце стало пошаливать, – объяснил Науменко, кладя под язык таблетку.

Майор дождался, когда приступ у него закончится, и, ещё раз извинившись, ушел.

Теперь он направился прямиком к дочери старика Ясенева.

– Геннадий?! – Рита Ясенева была крайне удивлена визитом Калошина. – Чем обязана? Что-то случилось? – она отогнала яростно лающего пса, закрыла калитку и приглашающим жестом показала майору на крыльцо. Когда-то, давно, она дружила с Мариной, женой Калошина, когда обе были ещё совсем молоденькими девчонками. После своего замужества Марина редко встречалась со своими подругами, но отношений не прерывала. Поэтому майор много знал о тяжелой жизни Риты: о том, что она потеряла в войну двух малолетних детей, муж её скончался после войны от полученных ран, отец умер в прошлом году. Теперь она воспитывала приемыша – мальчика из детского приюта.

– Рита, вы извините меня за беспокойство: ничего не случилось, просто мне надо с вами поговорить о вашем отце, вернее, о его показаниях, – Калошин легонько дотронулся до руки женщины.

Она посмотрела на него сначала удивленно, а потом вдруг всплеснула руками:

– Ну, конечно!.. Я так и знала, что когда-нибудь что-нибудь да вылезет наружу! – она возбужденно потянула майора за рукав, усаживая в комнате на диван. – Я вас слушаю, Геннадий! Говорите!

– Рита, вы меня огорошили! Что вы имели в виду, сказав, что знали что-то? О чем?

– Я вам все объясню, только скажите, о чем именно вы хотели спросить, – женщина положила обе руки на его руку, прихлопывая по ней ладонями.

– Хорошо! Вы помните исчезновение мальчика в прошлом году в конце октября?

– Ай-я-я-я! Ведь я же говорила!.. – теперь она хлопнула себя по щеке. – Я ходила к инспектору по делам несовершеннолетних, который занимался поисками мальчика, объясняла, что моему отцу нельзя верить! Неужели всё-таки поверили?

– Поверили? Да! И, мало того, из его показаний сделали вывод, что мальчик ушел в лес и там пропал. Поэтому дело закрыли, но сейчас у нас появились некоторые сомнения.

Рита опять всплеснула руками:

– Ой, как нехорошо получилось! Если бы я знала, то пришла бы вторично, настояла бы на своем! Но тогда у меня заболел сынок, и я просто упустила этот момент, хотя знала, что мальчика не нашли! – она сокрушенно мотала головой.

– Рита, успокойтесь и объясните мне все подробно, – Калошин нетерпеливо сжал её руку ниже локтя.

– Понимаете, Геннадий, мой отец вернулся с войны с контузией. Она в обычное время никак не проявлялась, но стоило ему выпить хотя бы рюмку водки – и всё!.. Он начинал фантазировать, приписывать себе несуществующие заслуги, участие в каких-то сомнительных кампаниях, разведывательных действиях!.. Одним словом, он становился другим человеком. Я обращалась к доктору Хижину, но он сказал, что эта контузия не проявляется агрессией, и дальше слов никогда

не пойдёт. Поэтому я старалась только ограничивать потребление алкоголя. Вот так получилось и с мальчиком. После очередного возлияния, правда, совсем в небольшом количестве, отец прочитал в газете о его исчезновении, где, кстати сказать, указывались все приметы. Отец сразу возомнил себя свидетелем и отправился в милицию. А так как он постоянно гулял по той дороге, что ведет за школой в лес, ему было не трудно описать все, в том числе и приметы мальчика. Он и мне доказывал, что видел его, идущим в лес. А потом, когда протрезвел, уже просто ничего не помнил. Я отцу говорила, чтобы он сходил и признался, что все придумал. Но он не желал делать этого, может быть, ему было стыдно. И по-прежнему доказывал, что всё было так, как он сказал.

– Мальчик, действительно, не мог пойти в лес, он страдал… мм… гилофобией, – Калошин облегченно выдохнул, вспомнив трудное слово, – то есть боязнью леса.

– Ну вот, я же говорила! Если бы его не послушали, может быть нашли бы ребенка? Как вы думаете? – Рита заглянула в глаза майору.

– Трудно сказать… – Калошин вздохнул. – Но всё равно спасибо вам, Рита, за откровенность. Теперь хотя бы понятно, что эта версия была несостоятельна.

Они ещё немного посидели, выпили чаю, посокрушались над непрофессиональными действиями тех, кто участвовал в поисках мальчика, поговорили о детях. Рита искренне порадовалась за Варю, даже всплакнула, вспомнив Марину и их молодость. Но уходил от неё Калошин с тяжелым сердцем.

Глава 5

Моршанский рвал и метал:

– Кто позволил возобновить дело Науменко? Я буду решать, в каком направлении вести расследование по убийству Слепцовой и исчезновению Арбенина! Дело Науменко закрыто! Закрыто! Я, конечно, понимаю, откуда ветер дует! Это ваш конторский мозги всем промывает, умник!

Сухарев смотрел на следователя недоуменно: Калошина за самовольство не оправдывал, но прекрасно понимал, что тот действовал только из лучших побуждений. А уж что говорить о том, какую оплошность допустили год назад, расследуя исчезновение мальчика! И если есть возможность исправить свои ошибки, то этим никак нельзя пренебречь, даже себе во вред. Об этом он сказал Моршанскому, когда тот выпустил, наконец, пар.

Но следователь не сдавался:

– Мальчика, наверняка, нет в живых, так что изменится для его родителей? Так хоть остается надежда! – он поджал толстые губы.

– Герман Борисович! – воскликнул Сухарев. – Вы ведь служитель закона, а так цинично рассуждаете! Ладно, вы не любите Дубовика, вам не нравится, что мои подчиненные проявляют инициативу, но говорить о тех, кто нуждается в нашей помощи, в таком русле – это… это… да я даже слов не подберу! А к прокурору я поеду сам! – он с силой ударил по столу и повернулся к Калошину: – Геннадий Евсеевич, напиши объяснительную и приложи к ней показания родителей и… как её?

– Ясенева, – подсказал майор.

– Будем разгребать прошлогоднее дерьмо! Свободен! – кивнул Сухарев Калошину, тот, козырнув, вышел. – Не смотри так на меня, товарищ Моршанский! При всей моей стервозности, я уважаю своих подчиненных, и разбрасываться кадрами не намерен! А уж про Андрея Ефимовича!.. Даже спорить не хочу!

Моршанский зло фыркнул и, собрав бумаги, вышел из кабинета, хлопнув дверью.

Воронцов с Дорониным в ожидании начальника писали отчёты, Жернов строчил что-то в своем блокноте, изредка о чем-то сосредоточено думая.